Наташа села на диван и растеклась по нему, каждая жилка-мышца-косточка заняла своё, персонально-удобное место. Бутерброды с колбасой на подложке из особого масла показались ей верхом кулинарного искусства: Наташа видела, как Леонид смешал сливочное масло с горчицей и тёртым сыром. Получилось действительно неплохо. Вот тебе и поэт, оторванный от быта!
– А кем ты работаешь? Если не секрет, конечно? – Леонид задал вопрос внезапно, и Наташа ему обрадовалась, ведь, согласно плану, им нужно сближаться, а для этого – узнавать друг друга. Вопрос Леонида вовсе не дежурное заполнение паузы, а его шаг ей навстречу.
– Никакой не секрет. Я придумываю… диваны. И кресла. Не смейся! Я делаю мир лучше! Мир повседневности. Конечно, тебе, витающему в облаках, это кажется скучным и приземленным.
– Да, честно говоря, самое поэтичное, что я могу вспомнить на эту тему – “О, как внезапно кончился диван!” Но это не я написал. Песню про диван точно никто не напишет.
Наташа оживилась. На эту тему ей было, что сказать. Она прекрасно знала, как высокомерно многие люди относятся к её профессии, и готова была в любой момент включиться в дискуссию:
– При чём тут диван. Ты занимаешься творчеством, и я занимаюсь творчеством, неужели не ясно? Пусть это быт, рутина, мягкая мебель, но здесь тоже может быть настоящее вдохновение. И, потом, мне кажется это очень женственно – превращать бесформенное пространство в уютный дом. Преобразовывать хаос в космос!
Леонид улыбнулся своей неотразимой улыбкой и чуть заметно кивнул головой. Видно было, что словами про хаос и космос она попала в точку. План продолжал сбываться на глазах!
– Слушай, ты так трепетно говоришь о диванах, мне начинает казаться, что для тебя это – самое важное в жизни.
– По-моему, не имеет смысла заниматься тем, что тебе не кажется самым важным в жизни.
Сейчас они говорили, как будто герои черно-белых, любимых родителями, фильмов 60-х годов. А что тут удивительно? Она смотрела эти фильмы, он смотрел, да и родители у него тоже, наверное, были похожие. Прямо-так родство душ происходило сейчас на её дизайнерской кухне. Ну что ж, телесно они уже слились, а сейчас сливаются духовно!
– Я тоже так думаю. Поэтому я пишу стихи. Сейчас не самое лучшее время для стихов – их почти не читают. Вот ты – читаешь современную поэзию?
Вопрос застал Наташу врасплох. Если бы у неё было время, она бы подготовилась, уж тогда она нашла бы, что ответить Мужчине Своей Мечты о столь близких ему высоких материях. Проштудировала бы к следующему свиданию какую-нибудь поэтическую антологию, выучила бы пару куплетов… Или – нет, куплеты – это у песни, а в стихах, кажется, строфы…
Но сегодня, практически в день знакомства, никакого положительного ответа на его вопрос у неё не было. Врать и наводить тень на плетень, отделываться многозначительными и одновременно ничего не значащими замечаниями, чтобы потом обязательно угодить пальцем в небо, Наташа не стала. Честность – лучшая политика:
– Нет. То есть… Ну ладно, если честно, то – нет, не читаю, – она постаралась, чтобы в её голосе прозвучало и смущение, и искренность, мол, не читала, каюсь, но сообщаю это тебе, потому что не боюсь, что ты осудишь. И остынешь! Леонид порыв оценил:
– Спасибо за откровенность. Значит, ты сильный человек, если тебе не нужна поддержка в виде поэзии. А я все равно пишу и буду писать, потому что я это умею, а значит – должен. Всегда должен быть кто-то, кто пишет стихи – несмотря ни на что. Вот послушай! Брусника даёт плоды, её глаза стали красней…
Леонид не сделал паузы, он читал стихи тем же доверительным тоном, который уже покорил её в его повседневной речи. Перед глазами замелькали образы, связанные звучанием его шаманского голоса: береговая охрана, перелётные птицы, ледник, пришедший в город, кружевная тень огромного крыла на крыше дома…
Наташа не читала стихов с детства, со школы. На уроках литературы всё поэтическое наследие предков как-то не зацепило её: слишком далеко, слишком давно, другой язык, другие проблемы. Из более современных поэтов знала Цоя, как и все в её поколении. А людей, пишущих стихи не для того, чтобы сделать из них модный попсовый хит или рекламный джингл, считала вымершими динозаврами.
И уж, конечно, никак не предполагала увидеть одного из них на своей кухне, читающим непонятные, но завораживающие строки. Сердце, сердце, её бедное сердце, которому и так сегодня досталось, теперь подпрыгивало в самых неожиданных местах поэтического текста: вот, вроде бы, и ничего особенно трогательного, жалостливого или там сентиментального в строчке нет, а она вызывает отклик, непонятный, но сильный: «Прими мое тело, как то, что приносит плоды, когда птицы смотрят на юг!»