Перед операцией она пригласила нотариуса. Джон вспомнил, что по просьбе матери Риты он пару раз звонил в его контору. Больные часто пользуются услугами сестер или врачей, чтобы позвать в госпиталь официальных лиц. Он не раскопал бы этого в памяти, если бы обвинитель на процессе не зачитал стенограмму его разговора с секретарем нотариуса.
Когда нотариус приезжал в госпиталь, Джона в этот день там, к счастью, не было. Его смена начиналась на следующие сутки. Мать Риты внесла поправку в завещание и отписала Джону всю ферму отца с породистыми скакунами. Доктор об этом ничего не знал.
Только перед тем как ей вводили наркоз, она попросила позвать Джона.
— Доктор, вы не забыли про мою ферму?
— Что, простите, — не понял Джон, наклонясь над больной. — А, про ферму, конечно, помню.
— Я выкарабкаюсь, я сильная. Мы обязательно поскачем с вами верхом! — В старческих глазах, затронутых пеленой глаукомы, он увидел одновременно надежду и страх.
— И непременно галопом, — подбодрил он ее.
Она слабо улыбнулась в ответ, а по щеке покатилась крупная слеза.
— Я обещаю, что сделаю для этого все, — твердо сказал Джон.
— Я доверяю вам, доктор. — Это были ее последние слова.
— Джон, я узнала от Оксаны, что у тебя были неприятности. — Маша извинилась, что ее звонок разбудил Джона среди ночи. — Почему ты мне не сообщил?
— Ты все равно бы не смогла мне помочь, — мягко возразил американец, еще не отойдя ото сна, и более жестко добавил: — Это касается только меня.
Маша знала, что Джон не любил, когда вмешивались в его профессиональную деятельность, но тут ведь совершенно другая ситуация.
— Ты не прав, мы же с тобой друзья, — упрекнула она американца.
— Да я не прав, мы с тобой друзья, — отозвался он каким-то отрешенным голосом.
— Я ужасно сожалею, что ты не застал меня дома, — раздумывая, почему он так неприветлив, продолжала женщина. — Я была в командировке. Ты не мог меня предупредить?
— Не мог, — коротко ответил Джон и замолчал.
— Ты тоже прилетал по делу? — проговорила Маша. Это прозвучало скорое как утверждение, чем вопрос.
— Да.
— Я звонила тебе последнее время и тоже нигде не заставала.
— Я был в Чикаго.
— Теперь я уже знаю. Мне очень было нужно с тобой посоветоваться. Я многое передумала и приняла решение.
Джон молчал.
— Ты слышишь меня?
— Слышу, — отозвался он.
— Знаешь, Джон, ты не обижайся на меня, что я не могла принять решение там, у вас в Брэнсоне… мне нужно было немного времени, чтобы… осознать и созреть.
— Созрела? — Всегда мягкий и понимающий голос Джона звучал иронично и даже грубовато.
Маша отнесла это к нервотрепке последних недель.
— Да, теперь я готова потерять свободу и второй раз в жизни стать женой.
— Я поздравляю тебя с твоим решением, — отозвался Джон и неожиданно для Маши повесил трубку.
В ресторане тихо играли скрипки. Прозрачный пол из толстого стекла, под которым сновали рыбы редких экзотических пород, неприятно холодил. Высокие шпильки (теперь Маша уже редко их надевала) словно впивались в выпученные рыбьи глазки.
Официант принес огромную карту меню.
— Шампанское, — попросил Петр, и Маша поморщилась.
Он затащил ее сюда с целью обсудить важную проблему. Она согласилась, чтобы сообщить ему о своем решении выйти замуж за Джона. Но на душе было неспокойно. Джон вновь исчез. Вероятно, неприятности не закончились.
Заказав билет вместе с Оксаной, Маша собиралась известить его об этом. Не сваливаться же с бухты-барахты человеку на голову. Но, увы, телефон Джона опять молчал. Его странный тон при последнем телефонном разговоре оставил неприятный осадок. Можно, конечно, перепоручить сообщение Оксане, через племянника — Роя. Но это было не в правилах Маши.
Отвлекаясь от своих мыслей, она углубилась в длинный перечень блюд: рыба под разными соусами, в вине и в кляре, на сковороде и запеченная на углях. Крабы, креветки, раки, лобстеры, мидии, устрицы.
Им с Петром, досконально знающим обитателей подводного царства, было невдомек, как их сюда доставляют.
— Самолетом, — услужливо пояснил официант. — Для начала попробуйте свежих устриц, подходят к шампанскому, — рекомендовал он.
Петр кивнул.
Серебряное блюдо с дольками ярко-желтого лимона и грудой мраморных устриц на льду рождало ассоциации с океаном — неизменной стихией Маши. Чуть приоткрытое нутро устрицы с мягко-кремовым содержимым так и просилось в рот. Выжав несколько капель лимона, Маша нахмурилась и, сковырнув мякоть специальной двузубой вилкой, отправила устрицу в рот.