При первых же лязгающих звуках она насторожилась, но увидев на своих коленях желтенькие прядки, выпрямилась и застыла как статуя. И не шевельнулась, пока я не посчитал, что теперь в ней никто не узнает женщину. Именно такие, торчащие во все стороны вихры носят все деревенские мальчишки.
Обеспокоенный ее молчанием, я зашел с другой стороны, полюбоваться полученным эффектом, и замер, обнаружив крупные капли, стекающие по бледному личику.
— Иначе ты не походила на мальчишку слугу… — Сообщил ей тихо, злясь на самого себя за сентиментальность.
В конце концов, во всех своих злоключениях виновата она сама, разве не так?!
Глава 3
Деревенская улица весенним погожим утром это самое пустынное место в мире. Все трудоспособное и не очень население в это благословенное время занято на задних дворах. Скребут, чистят, копают, чинят и точат, в общем, готовятся к весеннему огородно-полевому авралу.
Потому-то мы и добрались до лавки практически незамеченными.
Я продал сонному лавочнику с хитрыми глазками алый халат миледи и бархатные, испачканные грязью туфли, продал куртку разбойника и его сапоги, сняв их с ног Ортензии. Но как я ни торговался, после приобретения лакейского комплекта в виде длинного камзола, шляпы и сапожек, на покупку лошадей денег не хватало.
Пришлось доставать из кармана статуэтку.
— Это очень памятная мне вещь, — Едва не пуская слезу, горестно вздыхал я, нежно оглаживая пальцами пузатенького позолоченного котенка. — Я получил её в подарок… — Тут я понизил голос до едва слышного шепота и, наклонившись к самому уху торговца, сообщил, — От ДАМЫ!
Он хитро хмыкнул и понимающе подмигнул.
— Я не могу ее продать… — Страдал я, — только оставить под залог! Но! Если случится так… что я не смогу сюда вернуться… отправь её миледи Монтаеззи… только это между нами! И она даст тебе на двадцать квадратиков больше!
— А сколько же вы хотите… за это?
— Эта вещь… она бесценна! И я просто негодяй… что оставляю ее в залог всего за пятьдесят квадратиков!
— Двадцать. — Сказал он.
— Нет. Пусть тогда повезет кому-нибудь другому. — Я потянул к себе котика.
— Сорок. — Навар в виде двадцати посверкивающих квадратиков искрился в его глазах.
— Что я делаю! — хватаясь одной рукой за сердце, а другой за статуэтку, я скорбно закрыл глаза. — Нет! Нет…
— Договорились. — Выдирая котенка из моих судорожно стиснутых пальцев, бормотал лавочник.
— Ах, если бы я так не спешил! Я бы сам поймал этих двух бандитов, отобравших наших лошадей! О! мои прекрасные гостольские скакуны! И ведь мы почти добрались до вашей деревни! Они возникли на дороге, как из-под земли! — Приговаривал я, опуская в карман мешочки с золотом. — А здесь мы, наверное, ничего приличного купить не сможем?
— Ну почему! У меня есть неплохие лошади! — Воодушевился лавочник, алчно рассчитавший, что еще до наступления ночи станет хозяином гостольских скакунов.
Лошади оказались запряжной парой, и я по дешевке выторговал у лавочника очень приличную крытую повозку.
Всего через полчаса, захватив мешок с провизией, купленной в этой же лавке, мы весело катили в сторону ближайшего городка.
Как это всегда бывает, когда нарушаются правила переноса, нас выкинуло в очень неудобном месте. Почти на середине прямой линии, между замком миледи и домиком Клариссы. Но все дело в том, что напрямик эти два места не связывала ни одна дорога. Более того, между ними лежали непроходимые леса и гиблые болота. И я от души благодарил всеслышащего, за то, что нас не выкинуло ни в одно из них!
Теперь нам нужно было проехать не один десяток лиг до ближайшего городка, потом спуститься по реке к южному тракту, а там уже решать, в какую сторону отправляться. Впрочем, для себя я все уже решил, я хочу немного отдохнуть, поэтому еду к Клариссе.
— А ты здорово умеешь торговать. — Ехидно буркнула Ортензия, когда я остановил лошадей у небольшой речушки, чтобы напоить. — Особенно чужими вещами.
Но я великодушно не стал отвечать на её колкость, ведь это были первые слова, с тех самых пор, как она увидала на своих коленях отстриженные локоны.
Нам и самим пора была подкрепиться, тот пирожок, что я проглотил, пока хромой конюх запрягал наших лошадей, показался мне… очень неубедительным. Поэтому я поставил перед косматеньким, конопатым пареньком, в которого превратилась миледи, корзинку с пирожками, кувшин с молоком и две кружки.
— А больше… ничего нет? — Принюхавшись к припахивающему коровой молоку, подняла страдальческий взгляд Ортензия.
— Ну… судя по тому, чем угощают в замке Монтаеззи, это просто королевский пир! — Хмыкнул я, откусывая сразу полпирожка.
— Да сколько еще лет ты будешь это поминать! — С досадой вскричала она, отбрасывая в сторону пирожок.
— Во-первых, — Разозлился я, — Не разбрасывайся едой! Во-вторых, прежде чем причинить другому боль или страдание, советую вначале опробовать это на себе! В-третьих. Выбери сама, как тебя называть, я не собираюсь обращаться к прислуге со словами — миледи Ортензия! И последнее, припомни, умеешь ли ты хоть что-нибудь делать своими руками, чтобы нам не попасть впросак?!
— Да почему ты… так со мной разговариваешь?! — Она приподняла, было, ручку для пощечины, но припомнив, чем это чревато, с усилием опустила её на колени. — Где тебя так воспитали?
Ну, ну. Я еще не забыл, что это самое большое оскорбление для благородного дворянина, не воспитывавшегося в пажеском корпусе. Сообщить ему, что его мать, бабушки, тети и прочие принимавшие участие в воспитании родственницы, просто деревенские клуши. По всем правилам я должен сейчас надуться и не обращать на выходки миледи никакого внимания. Но, ты уж прости, меня, Зигель, я так поступать вовсе не намерен!
— А тебе уже не нравится мое воспитание? — Перегнувшись через корзинку, я почти прижал миледи плечом к стенке повозки. — Как же так, дорогая, ведь еще ночью… ты была так в меня влюблена! А у любимых, как всем известно, нет недостатков! Ну, взгляни же мне в глаза… ведь ты же еще собираешься выйти за меня замуж?!
Она отодвинулась от меня, вжалась в оббитые дешевым ситцем доски, и следила за моим пальцем, приближающимся к её подбородку с таким отвращением и ужасом, точно это была по крайней мере змея.
Никогда еще девушки не шарахались от меня с таким испугом… даже когда на мне не висела иллюзия смазливого личика Зигеля.
И это оскорбило и до глубины души возмутило меня. Потому что подтверждало самые худшие подозрения о причинах такой внезапной горячей любви миледи к бедному Зигелю!
А ведь посмотреть на нее со стороны — девчоночка простушка! Голубенькие глазки, рыжеватые бровки… худенькая, почти мальчишечья фигурка… веснушки, ярко проявленные сегодняшним солнцем… Даже дурной мысли при взгляде на такую не мелькнет! Девочка одуванчик! А внутри жадная, корыстная и бессердечная паучиха! Из той породы, что сразу после свадьбы сжирают своих избранников!
— Ну, так как насчет любви?! — Все теснее прижимал я паучиху в угол, и думал при этом, будет ли считаться угодным всеслышащему, если я ее чуть придушу и сброшу с этого моста?!
Чтобы она больше никогда никого не сожрала?
Или… не стоит пачкать руки?!
— Зигель… не надо… — Краснея под моим задумчивым взглядом, прошептала Ортензия, и я опомнился.
Нет, наверное, всеслышащий все же не одобрит такого решения проблемы. Её нужно поймать на горячем и судить… а пока… пусть живет!
— Ну, Орти, раз ты не хочешь есть, сбегай, вымой в реке кружки! — Отстранившись от нее, холодно командую я и с удовольствием слежу, как на ее лице возмущение сменяется разочарованием, потом досадой, покорностью…
Через минуту наблюдаю за неуклюжими попытками миледи спрыгнуть с повозки, не выпуская при этом кружек из рук. Интересно, а её-то где воспитывали, если она такой простой вещи сама сообразить не может?! Что можно сначала поставить кружки на скамью, спрыгнуть, потом их взять?!