И, как оказалось, правильно сделал. Не прошло и трех дней, с того часа, как за Клариссой и лордом растаял туман телепорта, а я уже трясся в багажном ящике кареты мчавшейся к замку миледи, опутанный кучей веревок и с кляпом во рту.
Ортензия, наконец, притопала к костру, умостилась на половике, который я достал из повозки и с тоскливой миной долго жевала пирожок, запивая простоквашей, в которую превратилось молоко.
А я тем временем, не обращая внимания на ее кисленькое личико, устраивал ночлег. Снял сиденья и спинки от скамеек и уложил их на полу. Прикрыл дерюжкой, снятой с кучерского места, сунул в изголовье мешок с остатками овса. Больше у меня ничего не было, но если опустить полог и накрыться плащом, то можно кое-как подремать до рассвета.
Осталось только загасить догорающие угольки, и проверить лошадей, чем я немедленно и занялся.
Стреноженные лошади, хорошо напоенные в ручье, стояли у своих корзин с овсом и мирно жевали, костру хватило пары охапок песка.
— Полезай в повозку, пора спать! — Скомандовал я миледи, ставя на борт зажженный огарок свечи.
— А… ты? — Дрожащим голоском проблеяла она, помедлив с полминуты.
— И я. — Безразличным голосом подтвердил я, ехидно хихикая про себя.
Неужели же не понятно по моему поведению, что женщиной в таком обличии она совершенно не воспринимается?
Тем более, желанной женщиной. А Зигель, вернее, я в его личине, абсолютно не похож на изголодавшегося по любой женщине каторжанина.
— Я… тут переночую. Возле костра. — Несчастным голоском сообщила миледи, видимо ожидая, что благородный лорд немедленно объявит, что сам готов спать на крошечном половичке у погасшего костра.
Да не на того напала! Вот настоящий Зигель, тот вполне способен был на такую глупость, но я-то вовсе не он!
— Как хочешь. — Равнодушно пожал я плечами и полез в повозку.
Это даже хорошо, что я размещаюсь тут первый, у нее точно не хватит сообразительности, как правильно улечься в таком тесном закутке, чтобы было куда вытянуть ноги.
— Между прочим, — Громко зеваю, устроившись с максимально возможным удобством, но пока не гася огарок. — Ночью здесь бродят волки. Да и змею я неподалеку видел, а они ползут именно на тепло.
И словно в подтверждение моих слов неподалеку что-то хрустнуло. Наверное, веточка под ногами лошади, успел лениво подумать я.
Однако миледи рассуждать о том, что это такое хрустит, не стала. С невиданной доселе ловкостью она вскарабкалась в повозку и, наступая мне на ноги и на руки, заполошно полезла в самый дальний угол. Где в этот момент находилось, между прочим, нечто очень для меня ценное. А именно — моя голова.
И она первая сообразила, что ей придется очень не сладко, если перепуганной девице удастся по ней потоптаться. Видно, потому и отдала рукам мгновенный приказ перехватить угрозу заблаговременно. А руки у меня всегда беспрекословно слушают то, что им приказывает голова. Вот и в этот раз, моментально сгребли ничего не соображающую от страха девицу и крепко притиснули к груди. Моей, разумеется.
Чтобы дать ей время прийти в себя и успокоиться. Однако девица все поняла в меру своей испорченности. Приходить в себя и успокаиваться она не стала. Наоборот. Взвизгнув с такой силой, что у меня заложило уши, дама начала брыкаться, кусаться, щипаться и материться так, словно я поймал в объятья не миледи, а пьяного конюха.
И, разумеется, мне всё это очень скоро надоело. Особенно её доскональные познания народного фольклора. Тем более что Ортензия свалила огарок и тот благополучно погас.
Заставить женщину замолчать я знаю лишь один способ. Действенный, но не всегда приятный. Потому сплюнул в сторонку и, стиснув миледи покрепче, накрыл губами извергающий непристойности ротик.
Сначала она вырывалась и мычала, но потом сдалась и обмякла. И тогда я ее отпустил.
— Негодяй! — Прорыдала миледи и рванулась в сторону выхода, но я был начеку.
Поймал девицу и положил на приготовленное для нее место. Потом провел рукой вдоль худенькой фигурки и, нащупав сапоги, стянул их с миледи и отбросил в угол. Она горько всхлипнула.
А я ехидно хихикнул. Если бы я собирался делать с ней то, о чем подумала она, сапоги бы мне как раз не помешали. Но я хотел проснуться в, по возможности, чистых штанах, а если рядом будут грязные сапоги Ортензии, то это невыполнимо в принципе.
Потом я поудобнее устроился на своем месте, укрылся плащом, выделив уголок и Ортензии. А затем, сообщив ей, что если начнет шуметь и трепыхаться, то прибью не задумываясь, закрыл глаза.
Проснулся я от холода. В неизвестно откуда взявшиеся щели проникал предутренний чуть подмороженный воздух, и свободно гулял по моему телу. Странно, а ведь я вроде был с вечера укрыт довольно теплым плащом?!
Повернувшись на бок, обнаруживаю, что мой плащ никуда не делся, просто сменил хозяина. На хозяйку. И теперь довольно плотно намотан на свернувшуюся в комок девицу.
Представив себе ее визг и ругань, если я начну это разматывать, тяжело вздыхаю и выбираюсь из повозки. Небо только начинает светлеть, но дорогу вполне можно разобрать, и я решаю не тратить время зря. Запрягаю отдохнувших лошадей, собираю все, что может пригодиться в дороге, и легонько хлопаю лошадей вожжами по бокам, мягко трогая с места.
К тому времени, как полностью рассвело, и солнышко начало понемногу прогревать воздух, мы были уже далеко от места ночевки. Я потихоньку дожевывал пятый пирожок, когда из-под полога появилась всклокоченная рыжеватая голова миледи.
Сообразив, что ей нужно в кустики, сворачиваю с дороги и останавливаю лошадей.
— Иди, погуляй, только не заходи далеко! — вместо приветствия бросаю девице и она, покраснев, то ли от негодования, то ли от смущения, спрыгивает с повозки.
Пока она ходит, я ставлю на место скамейки и застилаю дерюжкой свое место. Плащ, немного поразмышляв, великодушно оставляю миледи. Все равно скоро станет тепло и мне он не понадобится.
Ортензия, вернувшись, шустро забирается в повозку и сразу вцепляется в скамейку. Видимо вчерашний урок пошел ей на пользу. Но сегодня я не собирался так резко срывать повозку с места, пока не запью стоящие в горле пирожки кружкой надоевшей простокваши.
Вторую кружку вместе с пирожком протягиваю миледи и она беспрекословно приступает к завтраку. Ну вот, еще бы денек вместе попутешествовать, глядишь и научилась чему-нибудь! Однако такого счастья нам не суждено. Еще с четверть часа назад, когда дорога шла крутым, почти безлесным склоном холма, я разглядел в утренней дымке шпили храмов и флюгера на башнях дворца. По всем моим расчетам это и есть Заречье.
Мелькнула было в моей голове соблазнительная идея, сдать миледи в руки правосудия прямо там, но воспоминание о просьбе Клариссы, дать ей декаду на разборку этой интриги, сыграло решительную роль. В конце концов, может не зря говорится, что месть должна созреть, как хорошее вино?!
Заметив, что спутница допила простоквашу, подвигаюсь на своем сидении в сторону и приглашающе хлопаю рукой по нагретому месту рядом с собой. Пора приводить в исполнение вчерашние замыслы.
По обучению миледи управлением повозкой.
— Что? — Недоуменно вскидывает рыжеватые бровки Ортензия и потихоньку отодвигается назад.
— Иди сюда! — Строго рявкаю я, ну не уговаривать же её?!
— Зачем? — Неуступчиво интересуется она, пряча что-то за спиной.
Что именно, хотел бы я знать? Но, раз хочу, значит, узнаю, таково мое правило.
— Догадаешься сама?
Нет. Судя по нахмуренным бровям, подозрительному взгляду и поджатым губам, ни за что не догадается. Потому что её мысли текут совершенно не в том направлении. Это какой же извращенкой нужно быть, чтобы придумать такие вещи, от которых в голубеньких глазках стынет откровенный ужас?!
— Я и раньше подозревал, миледи, что ваш ум есть нечто патологически злобное и пронырливое, а сейчас убедился, что там присутствует также порядочная доля грязного извращения. — Тоном наставницы Бентийского монастыря вещаю я, и это производит именно то впечатление, которое нужно мне.