Отдохнули гости после сытой еды, и хозяева — люди из рода трех братьев вызывают гостей в круг на состязания в борьбе. Выходят борцы на середину круга, крепко обхватывают друг друга руками, и начинается борьба. Кто уложил противника на лопатки — побеждает. Но против победителя выходит новый борец.
Никто не может осилить среднего брата. Он так крепко обхватывает соперников руками, что те переламываются в талии. Или так закрутит их, приподняв в воздух, что те ногами сшибают зрителей.
— Он и нынче самый сильный, — говорят старики о среднем брате.
А луноликая девушка лукаво запела, и ее поддержали женщины:
Гость наш робок, как олень,
он не выйдет в круг.
Не покажет ловкость ног,
силу своих рук.
Кто-то в толпе хихикнул, а старухи усмехнулись.
Засучил рукава Ых-нивнг, вышел навстречу среднему брату.
Обхватили борцы друг друга. Ых-нивнг спрашивает, у среднего брата:
— Ты приготовился?
— Приготовился. А ты?
— Ия готов. Начнем?
— Начнем.
И увидели старцы такое, чего никогда не видели. Борцы поднимали друг друга выше головы, кружились, как вихри, со всего маху бросали друг друга на землю. Но каждый раз они касались земли обеими ногами. Борцы вспахали землю, как медведи во время боя из-за самки. Вокруг все гудело и дрожало. Ох и ловок средний брат! Он успевал вывернуться у самой земли и прочно становился на колено. Однажды даже сбил Ых-нивнга на оба колена.
Зрители шумят, кричат, толкают друг друга, подпрыгивают, будто сами борются. Даже старцы забыли о степенности и кричали, совсем как несмышленые дети.
Долго боролись соперники. Зрители уже давно охрипли и, не замечая этого, беззвучно раскрывали рты, как вытащенная из воды рыба. Всем стало жарко. И уж устали зрители, сели на землю кругом, а соперники все борются.
Средний брат брал ловкостью, а Ых-нивнг никогда еще не боролся — брал силой. И, пока боролся, научился борьбе. Усталые зрители уже хотели попросить прекратить борьбу. Но Ых-нивнг удачно схватил соперника, оторвал от земли, обеими руками сильно прижал к груди — тот едва не испустил дух.
Ых-нивнг отступил шаг назад, резко наклонился в сторону, не отпуская рук, всей тяжестью своего большого тела обрушился на соперника. Тот упал на спину и уже не сопротивлялся.
— Ух-ху-х-у-у-у, — устало перевели дыхание старцы, будто они боролись все это время.
А женщины запели:
О, Человек неизвестного рода,
Гость почетный рода трех братьев,
Силу твою не знаем, с чем сравнить,
Разве с силой обвала в горах.
Жители стойбища сами утомились и дали гостям передохнуть. Люди лежали на мягких разлапистых ветвях кедрового стланика, курили трубки и говорили о человеке неслыханной силы.
Но вот стало темно. Ых-нивнга позвали в большой ке-раф — летнее жилище. Дали место для почетных гостей — постелили на понахнг — задней наре.
По обычаю нашему, по старому, когда гость в доме, не придет дух ночного покоя, пока кто-нибудь не начнет тылгур — предание или легенду.
И в темноте раздался голос младшего брата. Он не будет рассказывать, он только откроет дорогу ночи тылгуров.
— Э-э-э-э-э, — нараспев затянул молодой голос. — Мы люди Ых-мифа. Куда бы ни смотрели наши глаза, куда бы ни принесли нас наши ноги, мы везде уважаем обычаи людей, принявших нас. Мы, как свое, принимаем их радость и горе. Да будь этот день и эта ночь благословенны! Да будь этот день и эта ночь началом дороги добра. Э-э-э-э-э!
— Хонь[82]! — закричали справа.
— Хонь! — закричали слева.
— Хонь! — раздалось со всех сторон.
Потом стало тихо-тихо. Люди ждали. Но наш человек не знал, что от него требуют. Никогда он не слыхал, что такое тылгур.
— Хонь! — потребовали люди.
И Ых-миф-нивнг сказал:
— Я не знаю, что вам говорить. Я не знаю, о чем бы вы хотели услышать. Я человек Ых-мифа. Когда я родился, мать дала мне левую грудь — один глоток, правую грудь — два глотка; отец поцеловал правую щеку — раз, левую щеку — два раза. Положили меня в тякк, подвесили к потолку. Отец ушел в Девятый земной мир богом, мать ушла в Восьмой морской мир богиней.
— Хы! Хы! — удивились люди рода трех братьев.
— Хонь!
— Хонь! — требовали они продолжения.
— У меня нет ничего, что вам сказать. Я только вышел в мир и попал к вам, люди рода трех братьев.
В темноте слышится голос среднего брата:
— Человек неизвестного рода, силу твою мы не знаем с чем сравнить, сердце твое наполнено доброй волей. Ты житель Ых-мифа. Послушай, что скажет старший брат.
— Хонь!
— Хонь! — попросили люди.
— Э-э-э-э-э! — запел старший брат.
— Мы люди Ых-мифа.
Мы люди добра.
И, в путь отправляясь,
Несем мы добро.
Гостей принимаем,
Как братьев родных,
Врагов мы совсем
Не желаем иметь.
Совсем не желаем,
Совсем не желаем,
Совсем не желаем,
Чтоб были враги.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Мы люди Ых-мифа,
Мы люди добра.
Но в мире не все
Из добра состоит.
И духами злыми
Наполнен наш мир.
Преследуют духи
Нас всюду в лесу.
От них даже дома
Спасения нет.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Издавна славен род трех братьев,
Славен мужьями, мужьями храбрыми.
Род наш издавна бьется с духами,
Битву ведем мы издавна с духами.
Слушай о подвиге сына трех братьев,
Младшего сына, Пулкином что звали.
Был босоног и ходил он в лохмотьях.
Был неумыт, непричесан, голодный.
Был на охоту не очень удачлив,
И на рыбалку не очень удачлив.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Ночью осеннею, темною ночью
Взлаяли робко собаки на привязи.
То ли продрогли от ветра промозглого,
То ли хозяин забыл покормить их.
Только услышали старые люди:
Взлаяли робко собаки на привязи.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Может быть, путник с далекого стойбища
С доброю вестью иль с вестью-бедою
В трудной дороге своей припозднился,
С добрым намереньем к людям явился.
Вышел на лай самый древний охотник,
Вышел без шапки, согбенный и тихий.
Взлаяли громче собаки на привязи.
Взвизгнула сука, как будто ударили
Палкой увесистой по голове ее.
Взвизгнула сука, и лай прекратился.
Будто собак в конуру отпустили,
Где им тепло и сухая подстилка,
Или как будто хозяин явился,
Дал им похлебку из жирной нерпячины.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Вышел на лай самый древний охотник,
Вышел без шапки, согбенный и тихий.
Взвизгнула сука, и лай прекратился.
Стало вокруг настороженно тихо.
Вышел под небо рыбак седовласый,
Вышел узнать, что случилось с охотником.
Вышел. Но он тишины не нарушил.
Не разрешил он сомнений опасливых.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Вышли под небо и не возвернулися,
Оба согбенные и седовласые.
Вот уж заря свои крылья раскинула —
Только зазря ожидали их люди.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Вместе с рассветом увидели люди:
Кто-то изрыл своим следом когтистым
Землю у дома. Собак словно не было —
Треплет обрывки от привязей ветром.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Старый шаман, родовой всемогущий,
Тут же скликал стариков седовласых,
Тут же скликал он мужей с крепким сердцем,
Юношей он пригласил крепконогих.
Жертвенный жаркий огонь трехъязыкий
Вспыхнул мгновенно, треща, разгораясь.
Лучшего в стойбище пса желтомастого
Духу великому в жертву отдали.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Долго просил наш шаман добрых духов.
Долго плясал наш шаман всемогущий,
В изнеможении падал не раз он.
Вспененный рот издает только храпы.
Жертвенный гаснет костер, иссякая,
В людях надежда, как жар, иссякает.
Люди притихли. Беда не минует их.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Вихрем неудержным и непокорным
Вышел туда, где огонь иссякает,
К людям, в чьих душах надежда погасла,
Парень невидный, Пулкином что звали.
Был босоног и ходил он в лохмотьях,
Был неумыт, непричесан, голодный.
Был на охоту не очень удачлив,
И на рыбалку не очень удачлив.
Парень как парень, ничем не приметный.
Только глаза словно угли горели.
В гневе великом был неузнаваем,
Был он в бесстрашии черным, как туча.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Стрелами люди его снарядили,
Лук ему дали из уса китового,
Дали копье с костяным наконечником.
Молча в дорогу его проводили.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
В два перевала дорога лежала.
Только на третьем догнал Злого духа.
Шел не спеша он в обличье медведя,
Шел он ленивою, сытой походкой.
Наш человек заорал что есть силы,
Крикнул угрозу, копьем потрясая,
Только на это медведь не ответил:
Он не пристал, не прибавил он ходу.
Крикнул Пулкин, заорал что есть силы,
Выругал духа словами последними.
Дух заревел, оскорбленный смертельно,
В гневе великом пошел в нападенье.
Выпустил парень стрелу оперенную —
Лапой, как муху, медведь отмахнул ее,
Прыгнул медведь и присел, устрашая.
В грудь ему парень копье направляет.
Глухо взревел тут медведь разъяренный,
В сильном прыжке он вознес свое тело.
Парень не дрогнул: движением точным
Брюхо вспорол костяным наконечником.
Парень копьем уж нащупывал сердце.
Думал уже о своем возвращении,
К стойбищу мыслями лишь прикоснулся —
Хрустнуло древко в зубах у медведя.
Хрустнуло, словно соломка сухая.
Сердце Пулкина застыло мгновенно,
Руки отнялись, и ноги отнялись.
Лапой могучей предсмертным ударом
Бросил медведь человека на камни.
Сам растянулся в агонии длинной
И бездыханно застыл на каменьях.
Ветер по сопке к Пулкину спустился,
Лба его влажной ладонью коснулся.
Небо увидев и солнце увидев,
Силы собрал, закричал человек наш.
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Клич через два перевала пронесся,
Людям сказал о победе великой.
Вышли в дорогу мужчины и юноши.
С песнями, с плясками вышли в дорогу.
Но ликование длилось недолго —
В два перевала оно продолжалось.
И на подъеме, скалистом и диком,
Долго и скорбно мужчины молчали.
Тело медведя — нечистого духа —
В гневе великом они изрубили,
Мясо собакам бродячим отдали,
Сердце отдали мышам на съеденье.
Почести люди Пулкину воздали.
Сердце его в небеса улетело,
Дух его ястребом стал всемогущим,
Стал он хранителем рода трех братьев,
Э-э-э-э-э!
Э-э-э-э-э!
Э!
вернуться
Хонь — восклицание, означающее просьбу слушателей начать, а после начала продолжать эпос.