— Представила себе ночь с дриадой, — фыркнула Елена. — И вашу реакцию на предложение присоединиться.
Ламберт хмыкнул этак неопределённо. Обычно он почти сразу засыпал, но тут его зацепило. Он что, действительно приревновал жену к остроухой мосластой стерве?
— Так вам в самом деле нравятся женщины?
Елена нашарила под подушкой сорочку и попыталась в темноте под балдахином на ощупь разобраться, где подол и где проймы. «Надо будет зачарованных кристаллов купить и подвесить по углам, — подумала она. — Не свечи же тащить в постель».
— Нет, если вы имеете в виду сплетни про нас с Летицией Хорн, — рассеянно отозвалась она на вопрос супруга. — Там были разве что совместные попойки с последующими объятиями и соплями-слезами на груди друг у друга. Просто здесь никто не смеет даже подмигнуть супруге брата его милости барона — поневоле заинтересуешься любым проявленным вниманием.
— Да что-то не похоже, чтобы вы томились в разлуке, — буркнул он. О да, она же не считала нужным изображать неземную страсть… да даже просто притворяться, что ей это нравится.
— Сир Ламберт… — Елена обречённо вздохнула. Разговор назревал давно, но не имел никакого смысла и совершенно точно не мог ничего изменить. Однако и молчать тоже было глупо, Фрида была права: молчишь — и все считают, что так оно и должно быть.
— А почему до сих пор «сир»?
— Потому что про разницу в сословиях я помню, что бы там ни говорила сира Аделаида, — пожала плечами Елена. — А звать вас наедине как-то иначе?.. Вы даже в постели ведёте себя как благородный сир, задравший подол крестьянке, не интересуясь её мнением на этот счёт. Будьте добры, помолчите, — оборвала она его попытку перебить её. — Вы мне задолжали разговор ещё с первого вашего возвращения, так что дослушайте. — Он проворчал что-то, но всё-таки человеком сир Ламберт был справедливым, этого у него было не отнять, так что он позволил Елене продолжить. — Ваших любовных талантов я касаться не буду, — подавив вздох, сказала она, — потому что у мужчин при первом же намёке на это отключаются мозги и наружу лезет сплошное оскорблённое самолюбие. Но вот вы входите в нашу спальню, застаёте здесь очередное чаепитие, благосклонно киваете и садитесь в кресло у камина. В камине вместе с экономной охапкой дров горит уголь, который купила я; в моём чайнике закипает вода, чтобы заварить чай, который купила я; на столе горит моя лампа, а на каминной полке мои свечи — огры с этим всем, я всё это делаю для себя, а то, что этим пользуетесь вы… да на здоровье, мне не жалко. Но Фрида, которой мой отец платит за мою охрану, подаёт вам чай, а вы её ни разу не поблагодарили — а она-то вам не служанка. Она просто сама хорошо знает, что такое две-три недели толком не слезать с седла, вот и заботится о вас. А вы принимаете это как должное. А почему? Это ваши люди в уплату за то, что вы их защищаете, кормят вас и ублажают, начиная от стирки портянок и заканчивая теми самыми задранными подолами. Но ведь Фриде вы никто, вообще никто — и при этом хоть бы раз оценили её заботу.
— Я ценю, — возмутился он.
— Вот этот ленивый кивок и есть ваше: «Спасибо, сира Фрида, вы очень добры»?
— Сира?
— Сот Трижды Мудрейшая! — Елена чуть не зарычала. — Из всего, что я сказала, вы выцепили единственное слово? Да, сира Фрида из Плотовиков, что в Семиречье. Племянница тамошнего сеньора не пожелала становиться жрицей, как пристало благородной сире с подобными талантами, а вместо этого сбежала учиться магии. Из семьи тем не менее не изгонялась, от рода не отлучалась, просто, как всякая магесса, не заморачивается титулами в принципе. Теперь, очевидно, вы будете её благодарить за то, что она приносит вам чай в кресло и даже остужает его, чтобы вы не обжигались? А будь её отцом мелкий чиновник, её хлопоты бы по-прежнему доброго слова не стоили?
Он ничего не ответил, да Елена, в сущности, и не ждала. Похоже, благородный сеньор из семьи, чьим девизом уже пятый век было «Я возьму сам», просто неспособен был услышать и воспринять некоторые вещи.
— Ладно, — сказала она, сдаваясь, — это бесполезно, как я сире Фриде и говорила. Вы — вся ваша семья, не лично вы — не цените ничего, что делается для вас. Вы считаете, что так и должно быть. Я старалась быть полезной, я исправляла ошибки вашего управляющего, я торговалась до хрипоты со сборщиком налогов, я возилась с вашей дочерью — и всё равно я безродная хамка, которая много о себе возомнила.
— Я такого никогда не говорил!
— Вы молча слушаете, как это говорят ваши мать и невестка, — устало сказала Елена. — Мне на хрен, простите за грубость, не сдалась ваша защита, но вы ведь даже и не пытаетесь за меня вступиться. Понятно, вы всю Волчью Пущу защищаете от орков и бандитов, а бабы пусть сами меж собой разбираются… Знаете, от души завидую сиру Винсенту: он может месяцами здесь не показываться, потому что всегда может отговориться графской службой. У меня такой службы нет, только дети, которых я могу навещать, да и то не слишком долго, чтобы не нарушать приличий.
Очень хотелось ещё много всего сказать, но дорогой супруг молчал — и не начал ли задрёмывать, так что Елена повернулась лицом к стене и повыше подтянула меховое одеяло. Ну вот, она высказалась — и что? Теперь старая баронесса будет звать её «доченька», сира Аделаида — советоваться, как лучше распорядиться приданым Дианоры, а дорогой супруг хотя бы постарается быть чутким и нежным? «Надо бы хоть кошку привезти из Озёрного, — думала она, рассеянно теребя мех, щекотавший ей подбородок. — Хотя… нет, не стоит: младшие дети барона, мелкая пакостница Герта… Тюремный срок непонятно за какое преступление, — припомнила она слова Винсента. — Да, похоже».
— Может быть, вам съездить в Озёрный, не дожидаясь праздников? — спросил вдруг Ламберт. Елена, уверенная, что он уже спит, удивлённо повернула голову к нему. — Потом, ближе к Солнцевороту я тоже приеду, удочерю Мелиссу, как договаривались, и вместе вернёмся. Половина ваших бед и обид оттого, что вы по детям скучаете, я же вижу. Вы и к Герте пытались относиться, как к дочери, да только с нею нельзя, как с Мелиссой. Разбаловали её и матушка, и дед с бабкой, только через задницу и понимает. Была бы мальчишкой, она бы у меня уже училась деревянным мечом махать до судорог в руках и верхом ездить, пока с седла не свалится. Чтобы вечером поесть, упасть и до утра не просыпаться. А как с девчонкой быть, не знаю. Я так понимаю, здесь ей в самом деле толком заняться нечем: на кухне и в прачечной моей дочери делать нечего, а чтобы за пяльцы её посадить, ей надо юбку к скамье прибить гвоздями.
— Как мальчишку и учить, — буркнула Елена, всё ещё, как это ни глупо, уязвлённая своей неудачной попыткой поладить с любовницей супруга и его дочерью. А могла бы и подумать о том, что Катерина — это не Летиция, даже близко не она. — Чтобы действительно сил ни на что больше не хватало.
— И куда потом? В наёмницы, как сира Симона?
— Или в орден Пути. Или к Дочерям Аррунга.
— А это ещё кто? — удивился он.
— Женский военно-монашеский орден для тех, у кого нет способностей, которых требуют магистры Пути. Не слышали?
Он покачал головой — слышно было, как волосы прошуршали по подушке.
— Как вы вообще себе её будущее представляете? — спросила Елена. — Бастард безземельного сеньора с приданым от деда-мельника? Нет, по деревенским меркам, он человек состоятельный, но чтобы замуж взяли не его внучку, а признанную сиру Гертруду, приданое нужно немного не то, какое может выделить мельник. А если она ещё и в женихах рыться начнёт, как матушка… Герта ведь не законная дочь барона, чтобы её с парой сундуков взяли. Или хоть две-три сотни монет нужны, или жених будет из тех, кто готов платить за звонкое имя… только вот они, женихи такие, ни молодыми, ни красивыми не бывают. Тоже начнутся истерики, как у матушки: «Под мельничное колесо брошусь, а за него не пойду»?