Словом, Мелисса сидела рядом, рисовала и болтала, и Елена не отправляла её погулять с мальчишками (сир Кристиан таки сбежал на ту самую горку вместе с Тео и Марком… и охранником, понятно), а терпеливо слушала про тётушек-мух.
— Когда вы ещё приедете? — спросила вдруг Мелисса.
— В конце зимы, скорее всего. Сюда приехать так, чтобы успеть до распутицы, а потом спокойно дождаться, когда дороги просохнут, и тогда уже возвращаться.
— Вам плохо там, да?
Елена вздохнула: да, милая, ещё как. Но вслух сказала:
— Я очень многое могла бы там улучшить. Теми же деньгами, которые барон получил, я распорядилась бы умнее. Но меня никто не слушает: я же городская неженка, тамошней жизни не знаю, а туда же, лезу что-то улучшать. Хотя городская неженка сберегла им треть налогов… Ладно, — она с усилием тряхнула головой, — забудь, это просто нытьё, как у сиры Аделаиды. Мужчины вечно нас не слушают, потому что уверены, будто им лучше знать, а потом не могут признать, что мы были правы, потому что это же так унизительно — признать неправым себя.
Мелисса покивала с важным видом, хотя вряд ли поняла.
— А сир Ламберт приедет с вами? — спросила она.
«Ох, надеюсь, что нет — мне его и там выше головы хватает. И его, и его семейки».
— Вряд ли. Он, знаешь ли, в замке бывает реже, чем в крепости у реки или в разъездах.
— А Герта правда хотела намазать пол маслом?
— Правда. И я её выпорола, а её матушка на меня обиделась.
— Поэтому её с вами не отпустили?
— Потому что матушка обиделась, или потому что она наказана?
— Глупая она, эта Герта, — снисходительно сказала Мелисса. — Кто же так пакости делает? Вот девочки из приюта говорили…
Девочки из приюта много чего могли рассказать, это Елена из своего детства помнила. Кое-кто из нынешних мануфактурщиков уже не хотел, чтобы их дети, как сами они, работали на собственных станках: и делами им предстоит заниматься совсем другими, и нечего, видите ли, мальчикам-девочкам из приличных семей общаться со всякими… Очевидно, вместе с лютнями и десертными вилками разбогатевшие ремесленники и торговцы набирались от благородных сеньоров и отношения к своим работникам. Помнится, госпожа Браун выговаривала Елене за то, что заставляет свою дочь не просто трепать шерсть, а делать это в компании будущих шлюх и воровок — а куда ещё дорога приютским девчонкам? И выражение лица у госпожи Браун было точь-в-точь как у сиры Аделаиды, узревшей за обеденным столом (чужим обеденным столом, заметьте!) торгашей, мелких чиновников и вообще нелюдей.
— А мне сира Ламберта нужно отцом называть? — мысль в голове Мелиссы опять непредсказуемо вильнула.
— Если не хочешь, то нет. Это же всё было, — Елена дёрнула плечом, — чтобы потом выдать тебя замуж за кого-то поважнее даже главы гильдии. Удачно, — ядовито прибавила она. — Хотя единственный удачный брак, который я знаю лично, у Рутгера Вебера и Алекса Меллера.
— Они как братья, — покивала дочь, — даже зовут друг друга на ты.
— Да, — кивнула Елена. — Знаешь, я тоже об этом думала — что они в самом деле на ты и просто по имени, не как приличные супруги. — Получилось очень уж ядовито, но звать сира Ламберта просто Бертом у неё никакого желания не было, и она надеялась, что это взаимно.
Она отложила проверенный листок и взяла следующий. Мелисса старательно чиркала карандашом по своему листу бумаги. Елена со своего места видела, главным образом, острые уши с кисточками и тщательно прорисованную длинную шерсть.
— Он настоящий.
— Кто?
— Сир Ламберт, — пояснила Мелисса. — Не мух.
— Да уж, — усмехнулась Елена. — Не мух — это точно. Скорее уж, ос.
— Хищный ос, — хихикнула Мелисса. — Шершень.
— Да, — развеселилась Елена. — Такой здоровенный, и жало есть, и жвалы такие, что паука схватит и утащит.
— Смотря какой паук.
Они враз подняли головы от стола: хищный ос сир Ламберт стоял в дверях со стороны спальни.
— А подслушивать некрасиво, — наставительно проговорила Мелисса.
— Да-да, а попадаться — это совсем уж глупо, — усмехнулся он. — Прошу прощения, что помешал. Хотел попросить вас, чтобы вы помогли мне выбрать подарок для матери.
Елена сумела не поморщиться, хотя очень хотелось. Помогать с подарком для женщины, которая продолжала демонстративно смотреть сквозь неё, не было ни малейшего желания, да и дел перед завтрашним праздником было выше головы.
— А мне с вами можно? — живо спросила Мелисса.
— Можно, — кивнул сир Ламберт, даже не дожидаясь, что скажет Елена.
— Надеюсь, сира Аделаида уже выбрала подарки? — с плохо скрытым раздражением спросила та.
— Давно уже, это я что-то поздно спохватился. Но Дианора просится с нами, ей хочется пройтись по лавочкам напоследок. Они же потом откроются только после праздников, а мы сразу после праздников уедем.
Очень хотелось длинно и грязно выругаться, словно какая-нибудь прядильщица, но Елена заставила себя сдержаться. Дианора ей, в общем, даже нравилась, но она ведь будет без умолку трещать всю дорогу, рассказывая в очередной раз про бал, про то, что с нею танцевал младший сын виконта, про то, как ктототам её назвал нимфой из пограничья (а бедная дурочка решила, будто это комплимент)… И будет затаскивать дядю с тётей во все лавки подряд — просто посмотреть. И так восхищаться какой-нибудь ерундой, что останется только купить ей эту ерунду — чтобы выслушать потом от Аделаиды, что её дочь в подачках не нуждается…
Канн-заступница, Сот Трижды Мудрейшая! Сколько надо пожертвовать, чтобы в конце зимы приехать домой без супруга и его родственничков и хоть месяц отдохнуть от них?!
Аделаида непременно хотела отстоять торжественную службу в Храме Всех Богов, и Георгу с детьми пришлось добираться с нею в центр города и давиться там в толпе, желающей получить благословения всех Девяти разом. Но Ферры в своём предместье вполне обходились часовней, посвящённой Сот (что вы, какой Аркат — мы же не кузнецы, чтобы богу огня молиться), и Ламберт охотно составил им компанию в небольшом, но солидном храме Трижды Мудрейшей, где и народу было немного, и благовоний никаких не курили — богиня знаний требовала ясного рассудка и от служителей своих, и от прихожан.
Ужин был ровно в семь, и кто на него опоздал, тот сам был виноват — опоздавших, будь они хоть трижды баронами, никто не ждал. Гостями были только излучинские Ферры, приехавшие на Солнцеворот в Озёрный: здесь, как и в Волчьей Пуще, праздничный ужин был исключительно семейным. Это потом уже начиналось общее веселье, а пока все чинно сидели за накрытым столом, и на четыре свободных места обращал внимание только Ламберт.
А Георг с семьёй вернулись только к десерту. Все четверо выглядели помятыми, усталыми, продрогшими и очень голодными, однако пришлось им довольствоваться сладкими пирожками, потому что горячее и закуски давно отправились вниз, на кухню. А может, прямиком на стол управителю и старшей прислуге. Ламберт сочувственно посмотрел на очень недовольного брата, но Елена наклонилась почти к самому его уху и сказала очень негромко:
— На пустыре у озера будут накрыты столы для всех желающих. Если сир Георг и сир Кристиан не сочтут себя оскорблёнными компанией мастеровых, они смогут нормально поесть там.
Ламберт кивнул. Надо было утешить братца, а уж брезговать угощением, выставленным для всего честного народа (а также воров, попрошаек и прочего сброда — праздник же) тому точно в голову не придёт. Это Аделаида будет показательно страдать, но даже Дианора, набегавшись вокруг костров и извалявшись в снегу, тащила в рот всё, что выставляли на общий стол жители Волчьей Пущи и окрестностей. Впрочем, здесь матушка наверняка сделает ей строгое внушение и запретит и пляски у костра, и тем более — катание с горки.
Ночь Солнцеворота стояла очень ясная, и потому морозная, но костры горели сплошной цепью по всему озёрному берегу, возле бочек толпились желающие согреться изнутри, прихваченные морозом куски жареной гусятины и пирожки с потрохами можно было разогреть над огнём, а ещё проще было встать на свою сторону «сороконожки» и сплясать, меняя партнёрш на каждом куплете. Женская цепочка оказалась, как ни странно, короче мужской, так что и танцевать, и целоваться Ламберту напоследок пришлось с парнем. Тот, кстати, был не против, хотя среди простолюдинов вроде бы на отношения между мужчинами поглядывали косо. Ламберт решил бы, что парень воспринял это как шутку, — праздник же! — вот только целовался тот совсем не шутя. Сразу же вспомнился рыжий котяра, чтоб его. После равнодушных губ законной супруги и либо испуганно сжатых, либо покорно расслабленных — всех прочих, наглый рот целителя обжигал бесстыдным требовательным желанием, даже пугал немного. Не привык Ламберт быть дичью, а в лапах рыжего котяры он чувствовал себя… ладно, не мышью, конечно, но то ли кошкой, то ли крысой. Хотя после первого же решительного (ладно, если честно, почти панического) «Нет!» быть сверху Каттен больше не пытался.