Нет, про прядильные машины гномов вспоминать не стоило: сразу в памяти возникла Мелисса, хваставшаяся тем, как быстро она освоила работу на такой, а вспоминать детей Елена себе упорно пыталась запретить. Про дом вообще думать было нельзя, чтобы не завыть в бессильной тоске. Теперь, когда ощущение дурного затянувшегося кошмара первых месяцев отпустило, Елена просто тихо ненавидела мрачную и холодную кучу старого камня, называвшуюся баронским замком. Пытаться что-то изменить в распорядке его жизни и в хозяйстве не было смысла — управляющий, ворча под нос, нехотя соглашался, чтобы за ним проверили подсчёты, а Аделаида вообще любые советы воспринимала как личное оскорбление. Оставалось только свою (к сожалению, не только свою) комнату обустраивать по-человечески. Окно надо будет летом тоже переделать заодно с камином — выкинуть ко всем ограм уродливую свинцовую раму с мутными стеклянными шарами и вставить нормальный оконный переплёт. Кварцевый, поскольку делать будут гномы, а они почему-то больше любят работать с кварцем, хотя при их таинственной технологии сварить хорошее стекло вроде бы не должно быть проблемой. Или они его и варят, а людям головы морочат? Кто их знает, этих гномов: людей и даже полукровок Под Гору не пускают дальше рыночных залов, да и туда-то не всех и не везде.
— А ещё чего-нибудь расскажете, ваша милость?
— Что? — вопрос бойкой девицы с блудливыми синенькими глазками выдернул Елену из размышлений о гномах. — А-а… Даже не знаю. Про то, как графский замок наряжали к Солнцевороту, хотите послушать? Или кто-то бывал в Озёрном на праздниках?..
Если целитель настойчиво советует провести день в постели, то умные люди слушаются и не встают. Ламберт был дураком и сам это признавал, но его как обычно понесло осматривать форт, чтобы оценить, как сильно тот пострадал от очередного нападения. И разумеется, от того, что он двигался, повязка тёрлась об кое-как поджившие ожоги, а магией залеченные переломы разболелись так, словно Ламберту снова досталось по рёбрам. Пришлось вернуться в свою каморку, как-то неуловимо посвежевшую, даже посветлевшую как будто, чтобы свалиться в постель и уже послушно не вставать денёк-другой, а лучше все три.
Но он только успел раздеться и лечь, как в дверь, стукнув разок для приличия, заглянула сира Симона.
— Сир Ламберт, — сказала она непривычно просительно, — можно, мы у вас посидим? Супруга ваша развоевалась, весь форт на уши поставила, того гляди, нас припашет, а вот эта бестолочь, — она глянула куда-то за плечо, — весь свой резерв сбросила в накопитель и отдала его рыжему, и теперь ей срочно надо либо пожрать и поспать, либо помедитировать, а лучше всё вместе. Поте’рпите нас? Мы будем сидеть тихо, как мышки под веником.
— Я вообще сяду у огня и впаду в транс… ну, постараюсь, — хмыкнула из-за её плеча Фрида.
— Входите, — дозволил Ламберт. Огонь — это было бы очень неплохо, но самому ему шевелиться было больно, а всех рекрутов загребла под свою не в меру хозяйственную ручку дорогая супруга, не дозовёшься никого.
— Сядь пока, — велела Фриде сира Симона (как-то странно они менялись ролями иногда). — Я камином займусь. И не суйся, сама разожгу, огнивом и трутом, как приличный человек.
Фрида что-то пробурчала о приличных людях, но присела на краешек кровати и стала расшнуровывать сапоги.
— Вина ещё две или три бутылки осталось, — вспомнил Ламберт. Он поворачивался так и этак, пытаясь найти положение, в котором меньше болели бы рёбра. Можно было, конечно, выпить зелье, облегчающее боль, но от него неудержимо тянуло в сон, а если выспаться днём, то страшно было даже представить, что за ночь предстоит после этого.
— Вино — это хорошо, — сказала Фрида. — Жалко, Феликс вчера всю куриную печёнку слопал. И ведь сколько ни жрёт, всё равно тощий, как помойный кошак, — огорчённо сказала она. — Куда только проваливается? — И она с сожалением оглядела себя: уж у неё ничего никуда не проваливалось, всё откладывалось на боках и на прочих местах ровным мягоньким слоем.
— Я огонь разожгу и схожу на кухню помародёрствую, — пообещала сира Симона. — Печёнки нет, но мяса попробую добыть. Эх вы, маги… Нянчись с вами.
— А не хрен было с магессой связываться, — огрызнулась Фрида. — Ходила бы в паре с какой-нибудь остроухой стервой-лучницей, и всем было бы хорошо.
— С остроухой стервой таких денежных контрактов не добудешь, приходится тебя терпеть, — не осталась в долгу сира Симона.
Ламберт хмыкнул, но не стал напоминать про мышек под веником. Грызня наёмниц, вместо того чтобы раздражать, странным образом успокаивала: раз грызутся, значит, всё в порядке. Была бы хоть малейшая опасность, дамочки наверняка разом стали бы собранны и немногословны.
Сира Симона быстро и умело сложила дрова, мелко наколола смолистых щепочек, подсунула под них несколько берестяных полосок, но даже взять огниво не успела, потому что Фрида сделала неуловимое движение рукой и буркнула: «Ignis». Растопка тут же вспыхнула, а Ламберт окончательно утвердился в мысли, что стену форта поджёг колдун.
— Ты совсем идиотка? — взъярилась мечница.
— Да! — рявкнула в ответ чародейка. — У меня башка трещит, а ты собралась кресалом об кремень лязгать. Всё, свали на кухню. И мясо, смотри, не пережарь!
Она сбросила котту из толстой грубой шерсти, распутала тесёмки у горла, распахивая ворот рубашки, опустилась на колени перед камином, сложила руки на животе, и не оборачиваясь проговорила:
— Простите, сир Ламберт, у всех магов мерзкий характер. Имейте в виду, кстати, если всерьёз решили окрутить Феликса: он так же будет срываться из-за любой ерунды, и чем ближе установятся отношения, тем большей сволочью он временами будет. Подумайте, вам точно это нужно? Не магу очень сложно представить, что это такое — наш грёбаный дар. Могу только очень приблизительную аналогию подкинуть: налейте крутого кипятка в чашку вровень с краями, возьмите её в руку без всяких прихваток и пройдитесь по бальному залу, раскланиваясь с гостями, мило беседуя и аккуратно избегая столкновений. Наша магия — эта полная чашка кипятка. Весь наш самоконтроль уходит на то, чтобы не расплескать её, не облиться самому и не обварить тех, кто оказался рядом. Быть милыми и приветливыми уже просто сил не остаётся, а если кому-то это удаётся, значит, он или она потом расслабляется так, что Сандро зубами скрипит от зависти. Знаете, кто такой Сандро?
— Слышал, — нервно дёрнув плечом, отозвался Ламберт.
Он ждал, что Фрида скажет ещё что-нибудь важное и интересное про магов, но она замолчала, глядя в огонь. Не иначе, опасалась наговорить чего-нибудь лишнего. Такого, что её выставят из комнаты, и придётся ей разводить костёр во дворе, чтобы посидеть у открытого огня. Кстати, почему огонь? Вот заберёт она его силу, но колдует-то она обычно холодом?
— Нет, сир Ламберт, — Фрида помотала головой, яркое пламя высветило тёмные корни соломенных волос (Ламберт даже подумал, что зря она красит волосы, ей с тёмными было бы лучше — колдунья же, а не… распутная послушница из храма Хартемгарбес). — Пламя, текущая вода или вообще гроза — это просто способ… как же бы это объяснить. Никогда не пробовали не думать ни о чём? Вообще ни о чём.
— Разве так можно? — не поверил он. — Всё равно какие-нибудь мысли в голову полезут. Даже если просто смотришь на огонь, всё равно рано или поздно потянешься за кочергой, чтобы дрова поправить.
— То-то и оно, что сложно это, — покивала Фрида. — Но магу необходимо. Как и жрецу-экзорцисту, и паладину: освободить голову и душу, чтобы… м-м… на свободное место влилась сила. Магия для нас, благодать для служителей Девяти. А уж будет это согласное колебание свечных огоньков над алтарём или пляска пламени в камине — дело вкуса и привычки. Кстати, у вашей дочери есть слабенький дар, вам старшая жрица не говорила? Можно в храм идти, и не послушницей, можно в орден Пути. Особенно, если развить его хоть немного. Ей полезно было бы, кстати — успокаивает и дисциплинирует весьма и весьма. Не сейчас, конечно, лет в десять-одиннадцать. То есть, учиться смотреть в огонь и выветривать из головы мелкие пакости полезно было бы уже сейчас, но ребёнок неполных шести лет просто не способен сосредоточиться надолго, особенно если занятие скучное и непонятно для чего предназначенное.