Раздалось знакомое покашливание.
В дверях стоял Пётр Павлович с кринкой в руках.
— Где это ты, механик, застрял? — Он поставил кринку на стол. — Бери нож, открывай консервы.
Я смотрел на Петра Павловича, на его белые брюки, шёлковую рубашку и гладко причёсанные волосы, и мне не верилось, что ещё два часа назад мы вместе возились под машиной.
А он словно угадал, о чём я думаю:
— Ну, чего стесняешься? Мажь масло, ешь.
Пётр Павлович выпил стакан молока, подождал, пока я дожую бутерброд, придвинул мне консервы:
— Бери, бери. Раз открыли, надо доесть. Много у вас комсомольцев в колхозе?
— Порядочно. Почти вся Настина бригада. А из гаража — я и Костя Мельников.
— А коммунистов?
— Двое. Председатель да кладовщик Степан Семёнович.
В саду послышался шорох, над подоконником показалась рыжая Любина косичка — она у неё закручивается торчком, как ручка у чайника.
— И Витька здесь! Вот прилип к человеку! Думаешь, всегда тебе машину будут чинить?
У меня кусок застрял в горле. Пётр Павлович подошёл к окну:
— Это вы, девушки? Заходите.
Рядом с Любой появилась Настя. У той коса перекинута на грудь, на плечах — пёстрая косынка.
— Лучше вы выходите. Мы за вами пришли. — Настя потеребила косынку. — Пойдёмте до тётки Марьи, она умеет из трав лекарство варить — от кашля хорошо помогает.
Пётр Павлович прищурился и махнул рукой:
— Вряд ли помогает. Ну, да всё равно, перед сном прогуляться не грех. — Он снял со спинки стула серый пиджак и выключил электричество.
Дорожка тянулась по берегу речки и была такая узкая, что мне не хватало места идти в ряд со всеми; Любка иногда оглядывалась и чему-то смеялась; у неё есть такая глупая привычка — смеяться без всякой причины.
Когда миновали крайнюю избу, Пётр Павлович спросил:
— Куда же вы меня ведёте?
— На ту сторону, где тётки Марьи дом, — ответила Настя. — Нужно идти до шоссе, там есть мост..
— А вы когда на работу ходите, такой же крюк делаете?
— Ага, весной и осенью. А летом, как вода спадёт, — вброд.
— А почему мост не строите? — спросил Пётр Павлович. — Я видел, на берегу брёвна лежат.
— Они с прошлого лета лежат. Ну, и дождались, что районное начальство хочет половину забрать — там им что-то построить нужно. — Настя махнула рукой. — Так и пропадёт дело.
— А что ж вы, комсомольцы, смотрите? Не нужно отдавать. Кто у вас секретарь?
— Она же и секретарь, — хихикнула Любка.
— А что мы можем поделать! — сердито сказала Настя. — Приедут и заберут. Председатель испугался: «Лучше отдать, говорит, — знаете, как с начальством связываться? Прижмут — не обрадуешься».
— Чужим хочет отдать, а для тётки Марьи трёх столбов жалеет. Она во всём колхозе одна без электричества. Вот сейчас увидите. Просто смех, — без всякого смеха сказала Люба.
Мы поднялись на шоссе и перешли мост. Выглянула луна, и волосы у Насти стали серебряными, а у Любы — медными. Пётр Павлович молчал и хмурился.
Низкая трава шелестела под ногами. Далеко в военном городке зажгли прожектор, и верхушки сосен осветились на том берегу. Пётр Павлович посмотрел в сторону военного городка и вдруг сказал:
— Ладно. Приходите завтра вечером ко мне. Обдумаем положение. А ты, Витя, если поедешь в район, забеги утром, поручение тебе дам.
Впереди тускло засветилось окошко. Это горела керосиновая лампа в доме тётки Марьи.
…Назавтра с половины дня меня отправили в район на лесопильный завод, и я застрял там на целые сутки, потому что ждал, пока закончат парниковые рамы. Домой я ехал быстро; поля так и распластывались по сторонам, мотор гудел ровно.
У шлагбаума военного городка я неожиданно увидел Петра Павловича. С ним рядом стоял высокий молодой майор. Я обрадовался и остановил машину.
— Вот хорошо ты мне попался, Витя! Не придётся идти пешком, — Пётр Павлович подал руку майору;—Так я надеюсь на вас, товарищ инженер-майор.
— Всё будет в порядке. До свиданья, рад был познакомиться. — Однако майор не торопился отпускать руку Петра Павловича. — Неудобно, конечно, — вы в отпуске. Но, с другой стороны, раз уж попали в наши места, хотелось бы устроить встречу с офицерами, послушать об изменениях в конструкции тягачей. Как вы, товарищ Родионов, а?