Таня провожает глазами уплывающую из зала панораму Петергофского парка. Эту панораму она делала вдвоем с Алешей, так же как и макет пейзажного парка… Когда Таня тоненькой кисточкой, обмакнутой в золотую краску, наводила последний блеск на статуи, на скульптуры каскадов, Алеша рассказывал ей, как зверски гитлеровцы разрушили Петергоф и как он вновь засиял, восстановленный ленинградцами. Алеша с дедом сфотографировали и дворец и многие из фонтанов.
Ну, скажите, где справедливость? Некоторые со своими дедушками раскатывают по всей стране, знакомятся со знаменитыми памятниками, а рядом существуют пасынки, которым от их домашних достаются не радости, а побои. Бедняга Женька! Ради него Таня готова пропустить любое захватывающее событие. Зато ради Рязанцева пальцем не шевельнет! С ним она не только разговаривать — здороваться не желает.
Так, во всяком случае, получилось…
Это произошло наутро после их ссоры, после того как Алеша неизвестно за что выставил Таню в переднюю. Утро после дождя было прохладное. Таня, озябнув, припустила во всю прыть. Алеша нагнал ее у ворот и сказал как ни в чем не бывало: «Здравствуй! Ты что бежишь, разве опаздываем?» Можно было ответить: «Здравствуй», — и дело с концом. Но Таня с вечера приготовила фразу: «В жизни не буду с тобой здороваться! Вовек руки не подам». Эти слова, возможно где-нибудь вычитанные, пришли ей на ум, когда, распрощавшись с Женей, она перед сном собирала портфель. Утром, застигнутая врасплох, она их в точности повторила.
Не придержала язык. Теперь ходу назад нету.
Трудновато отворачиваться при каждой встрече, и вообще нелегко удержаться, чтобы ни разу за весь день не поглядеть на Алешку — ну-ка, какой у него вид после их окончательного разрыва? Сейчас Таня кое-что незаметно высмотрела. Вот он (очень печальный!) одернул куртку, вот снял со стены и вынес из зала большой транспарант: «Цвести садам на месте полигонов».
Вот вернулся, высунулся в окно, машет кому-то рукой. Кому машет, Таня не собирается выяснять. Кстати, она торопится: они с Женей условились встретиться около пяти в мастерской. У нее дома сегодня нельзя: отец наприглашал своих фронтовых друзей.
Пора идти, а ноги не слушаются. Кто поручится, что без тебя не произойдет ничего интересного? На прощание Таня медленно оглядывает актовый зал. Теперь, когда стены освобождены от рисунков и надписей, глазу заново открылось много изъянов. Трещины, пятна, потеки… Особенно в левом углу. Мартовской оттепелью крыша, увешанная сосульками, дала течь. Крышу поправили, но следы аварии до сих пор уродуют стены и потолок.
— Зал-то какой! — восклицает Таня. — Вот облезлый! Как же в этом страшилище устраивать выпускной бал? Как же будет с праздником «Здравствуй, лето!»?
Высказалась и ушла, не подозревая того, что сама же дала толчок новым событиям.
…Женя Перчихин сидел за столом Савелия Матвеевича, обшитым линолеумом, украшенным клейкими зелеными веточками, заменившими в стакане давно увядшие маргаритки. Женя доедал бутерброд. Поскольку сыр был уничтожен в первую очередь, он жевал один хлеб. Покосившись на черную корку — мачехи всегда кормят пасынков черными корками! — Таня полезла в портфель за яблоком.
— Женя, где нож? Дели!
«Опять! — подумал Женя. — Куска без меня не съест».
Разрезав большое сочное яблоко, он принялся грызть доставшуюся ему половину. А Таня свою долю не трогала. Она не сводила с Жени больших жалостных глаз. Ему бы следовало цыкнуть: «Чего таращиться?» — но он молчит. Ведь на Таню такое находит не в первый раз…
Повертев в руках перочинный нож, предотъездный подарок брата, Женя незаметно срезал на обшлаге своего рукава пуговицу. Для проверки.
— Ой, оторвалась! — воскликнул он.
Поскольку девчонок теперь обучают шитью, у них в портфеле бывает полно иголок и ниток. Да, у Тани нашлась вся эта снасть.
— Давай пришью!
То-то же! Женя важно протянул правую руку: шей! Ему известно по фильмам, да и по книжкам, если женщина в кого влюблена без памяти, она так и норовит что-нибудь ему заштопать или пришить. В виде заботы… И еще не может съесть без него куска. И смотрит на него так чувствительно, словно он сирота.
Упоенный сделанным открытием, Женя милостиво сказал:
— На, бери табурет! Небось низко на стуле? — И испугался: не был ли он чересчур вежливым?
Таню вполне устраивал стул, но она, не раздумывая, вскарабкалась на высокую табуретку. Сам пододвинул! Вот результат ее педагогического подхода. Вот он, контакт!