Однако сошло. Только Женино сердце долго стучало, как сто барабанных палочек.
— Вечно мне не везет, — пожаловалась ему мама, принявшись подметать пол. И рассказала, как вчера вместе с отцом объездила все районы Москвы в поисках ковра с каким-то диковинным ворсом. — А уж я размечталась… Думаю, дай брошу его в день твоего рождения гостям под ноги. — Левой рукой мама оперлась о щетку, обмотанную суконкой, правой — показала, каким шикарным жестом следует бросать людям под ноги ковры.
Ей не везет! А ее младшему сыну?! Несчастней Жени нет человека на всем белом свете. Даже в школу ему уже не пойти: сам брякнул парочке, уютно пристроившейся под мухомором: «Больше меня не увидите».
Слово вылетело. Теперь отдыхай, посиживай сложа руки. Женя взял да сложил на коленях руки, чтобы они могли отдохнуть. И давай себя утешать. В самом деле, это же здóрово, что он совершенно свободен, может ни капельки не волноваться из-за того, что чертеж не готов (тоже, дурак, дожидался, пока одна притворщица кончит болеть и предложит почертить вместе!). Получается вовсе не плохо. Ты ни о чем не заботишься, бережешь свои нервы, а другие только и стонут: «Ах, не успею, ах, завтра последний срок сдачи!» Корпят, дураки, над разрезами и сечениями, портят себе выходной день.
Беда в том, что школа, когда ты с ней порываешь навек, вдруг начинает казаться не такой уж плохой, даже что-то в ней есть хорошее… Но, в общем, не все ли равно? Взглянешь на книжный шкаф, и ничто тебе в мире не мило. Ни школа. Ни приближающийся день рождения. Если хотите, даже жизнь не мила!
В ту минуту, когда Женя совсем было приготовился расстаться с земными радостями, с торжеством представляя горе безутешных родителей и запоздалое раскаяние кое-кого из учащихся восьмых и десятых классов, в квартиру позвонила девушка-письмоносец, протянула в дверь перевод на имя Н. А. Перчихиной. Пачка трехрублевок, и к ним сопроводительный текст: «Мамочка! Шлю к Женькиному рождению. Купи ему, что он захочет. Боюсь, что не вырвусь к этому дню…»
— Вот что значит взрослые сыновья! — расцвела мама и поцеловала Женю, возможно, за то, что на днях ему стукнет полтора десятка годков.
Жаль, что при этом не было папы — он поехал к Тимошину, которому чуть не каждое воскресенье отвозит работу, выполненную в будние вечера. Кто знает, пожалуй, и папа, находись он сейчас дома, улыбнулся бы Жене, растроганный вниманием Анатолия. А то надавал из-за Валентины Федоровны затрещин да сам же с тех пор ходит надутым.
На ладони у мамы лежат рассыпавшиеся веером трехрублевки. Женя как околдованный смотрит на них, не веря своему счастью. Удивительно! То тебе начисто не везет, то снова везет. Сейчас он попросит у мамы две-три бумажки и купит, как пишет брат, то, что захочет. Купит два схожих, как близнецы, тома, можно без суперобложек. Только куда же броситься? В центр, в букинистический, или в ближайший книжный? Куда вернее? Главное, чтобы по-быстрому! Кто-кто, а уж Женя на собственном опыте знает, что магазины в воскресные дни так и ловчат пораньше вывесить на дверях табличку: «Закрыто».
Мама умеет облить человека холодной водой:
— Что ты уставился на меня? Придет папа, тогда и решим. Тратить надо толково.
Против этого не поспоришь. Не для того Анатолий трудился, чтобы другие сорили деньгами, которые он заработал… Ну, а если слегка посорить, выпросить у мамы самую малость? Плохо то, что, если и выпросишь, заставят потом отчитаться. Женя решает действовать хитростью.
— Пожалуй, всего толковей купить к лету сандалии, а к зиме — ботинки на микропоре.
— А что? Молодец!
— Только сейчас… — Женя принимает легкомысленный вид. — Ничего, если я сейчас, в счет рождения, пойду и наемся пирожных?
Довольная разумным решением Жени, мама благодушно спрашивает, сколько же штук будущий именинник собрался осилить.
— Сколько? — Произведя в уме простое арифметическое действие, Женя, к своему ужасу, устанавливает, что осилить пришлось бы не десяток пирожных и даже не два. — Нисколько, — бурчит он, — это я так… Пошутил. Дождусь Толика, вместе покутим.
— Не возражаю, — улыбается Надежда Андреевна.
Она и сама охотно представляет себе денек, когда все они дождутся Анатолия и, разумеется, немного полакомятся. Все еще улыбаясь, она подходит к столу, где на плюшевой скатерти, рядом с китайской вазой, стоит давняя фотография ее сыновей. Как же выглядит старший теперь? Небось загорел, даже огрубел у себя в степи, в бараке с железными койками и казенными табуретками… Порадуется ли удачам семьи, поймет ли, что мать с отцом, в конечном счете, не щадили себя ради них же, ради своих сынов?