— Куда мне обратиться, — спросила я, — в ФСБ или в Управление по организованной преступности?
— Никуда не надо обращаться. Я разберусь.
И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:
— Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.
— Это совет глупых людей, — сказала я Нугзару.
— Они не глупые, они опасные, — возразил Нугзар.
— Глупые! — не согласилась я. — Умный, прежде чем взять на работу или уволить, все узнает о человеке. Если меня уволить, вреда будет еще больше.
— Почему?
— Пусть они сходят в школу и все про меня узнают.
Я знала, что обо мне скажут в школе: она тихая, но не гнется, лучше с нею не связываться. Я вошла в конфликт с директором школы, он больше занимался коммерцией, чем процессом обучения. Директор не заключил со мною контракта, я подала в суд. Директора уволили, а я осталась.
Через несколько дней Нугзар подошел ко мне с предложением:
— Эти неглупые люди все про тебя узнали и предлагают, чтобы ты заняла место Ахмета. У весов стоять не будешь, а получать будешь в десять раз больше.
— Спасибо, но я временный работник. Я через два месяца уйду, а Ахмет работает круглый год.
— И ты работай. Будешь получать в двадцать раз больше, чем учительница. Сейчас и профессора торгуют.
Я добилась своего: с меня не стали брать поборов, и я могла торговать, не обвешивая и не обсчитывая.
— Я тебя буду ждать, — сказал Нугзар, — а шалаву возьму временно.
Я поблагодарила Нугзара еще раз и поехала в госпиталь Бурденко, где, по моим расчетам, Гузман уже должен был закончить операцию.
Гузман пил чай в своем кабинете. Он налил мне чаю в чашку из тонкого фарфора, хорошего английского чая с бергамотом.
— Как мать? — спросил он.
— Здорова.
— Агрессивна по-прежнему?
— По-прежнему.
— Русские женщины хороши в обороне — не сдаются и не предают. Но они так привыкли защищаться, что, когда наступит мирное время, не могут перестроиться.
— Илья Моисеевич, но ведь у вас жена тоже русская.
— Но моя жена из великих русских женщин!
— А вы знаете, как бы она повела себя, узнав о вашей измене?
— Знаю, — сказал Гузман. — Лет десять назад у меня был роман, небольшой, на полгода, так она мне только недавно сказала, что знала о нем.
— Знала десять лет и не проговорилась?
— Да.
— Тогда она действительно великая женщина.
— Конечно. Я ее так и зову: Евдокия Великая.
— А что с отцом? — перевела я разговор, заметив, что Гузман посмотрел на часы.
— Травма позвоночника, не опасная. Я не исключаю, что мосле несложной операции он встанет на ноги. Но сегодня ему сделали томографию мозга и обнаружили опухоль. Я вначале думал, что врачи ошибаются, он проходил у меня через томограф полгода назад. Поехал, посмотрел сам. Опухоль есть. Перед этой катастрофой он три месяца провел в Бразилии, процесс, вероятно, только начался, солнце могло активизировать его: он же никогда не прикрывает голову. Если это злокачественная, то последствия могут быть самые разные.
— Какие?
— Иногда одной операцией не обходимся. Бывают и две, и три, и пять. А сердце у него… Ты же знаешь, у него был инфаркт.
Об инфаркте я ничего не знала.
— Так что, если ты собираешься ехать отдыхать, лучше тебе все отложить. Может, придется выхаживать.
— Операцию будете делать вы?
— Обычно хирурги стараются не оперировать родственников и друзей. Посмотрим. Я знаю только одно: Иван надолго вываливается из тележки.
— Он знает об этом?
— Да. Я ему сказал.
— А что он?
— Ничего. Попросил сигарету.
— Я бы тоже закурила.
Это была уже пятая сигарета за день. Мы с Гузманом выкурили по сигарете.
— Не затягивайся, когда куришь, — порекомендовал Гузман. — Это называется быстрое курение, которое наносит удар по сосудам сердца и мозга. Курить, как и жевать, надо медленно, получая удовольствие и не нанося вреда.
Ни Анюты, ни матери дома не оказалось. Я приняла душ и проспала до ужина. Мать явно хотела что-то сообщить, ожидая вопроса, как у нее прошел день. Она любила рассказывать с подробностями. Я не спрашивала. Наконец она не выдержала и сказала: