Мы доехали до последнего этажа в молчании. Когда двери снова распахнулись, перед нами оказалась огромная дверь из темного дуба. Представьте ворота в замок. В этой штуке было, должно быть, двенадцать футов в высоту, а ручка весила не меньше двадцати фунтов[7].
Стеди открыл дверь, вошел, за ним я. На нас налетел бриз, подсказавший, что где-то в квартире открыта еще одна дверь. Стеди прислушался, потом пробормотал себе под нос:
– Это плохо.
– Что плохо?
– Ей нравится… – он помахал рукой в воздухе, подыскивая нужное слово, – чтобы ей уделяли внимание. Обычно здесь полно народа, люди только ждут ее приказаний. Мобильные телефоны просто растут у них из ушей.
В квартире было темно и очень тихо.
В кухне горел свет. На столе мы нашли конверт с надписью «Тому, кто найдет это письмо». Стеди взял его, надел очки для чтения и прочел. Закончив, он положил листок на стол, убрал очки и замер в раздумьях. Слушал.
Внутреннее пространство было огромным. Десять тысяч квадратных футов или больше. Пол был твердым и скользким. Мрамор, наверное, или плитки. Я мог разглядеть мебель в комнате и фортепьяно у дальней стены, полностью стеклянной, не скрывавшей ни капельки вида западной части Майами и Национальный парк «Эверглейдс» без единого огонька. Я никогда не видел ничего подобного.
Раздвижные стеклянные двери были открыты. Если восточная часть «Седьмого неба» переливалась огнями благодаря осветительным приборам телевизионщиков и папарацци, то западная часть была темной. И тихой. Что бы ни случилось в восточной части, это мгновенно станет достоянием публики, а благодаря Интернету мир узнает об этом через несколько секунд. О том, что произойдет в западной части, никто не узнает до наступления дня. Или позже.
Прозрачная занавеска мягко колыхалась в проеме открытой раздвижной двери, ведущей на террасу с видом на запад, в данный момент погруженную в тени и темноту. Стеди посмотрел на меня, затем снова на дверь.
Мы аккуратно прошли через анфиладу комнат, чтобы добраться до нее, обходя предметы обстановки. Мы медленно подошли. Женский голос бормотал что-то в темноте. И этот голос дрожал.
На перилах стояла обнаженная женщина. Пошатывалась. На шее веревка. Она спускалась от ее шеи по спине, была обмотана вокруг левой руки и заканчивалась у кольца под ней. Четки – в правой руке. Я уже миновал дверь, когда женщина прекратила бормотать. Ее руки перестали двигаться. Расстояние было слишком велико. Мне не успеть. Без единого слова, даже не икнув, она шагнула вперед. И исчезла.
Перья, когда падают, производят больше шума.
Я ухватился за веревку. Она обвилась вокруг меня, словно анаконда, впилась в мою руку и бросила меня на перила, угрожая вырвать руку из сустава. В то же мгновение Стеди ухватился обеими руками за ее конец, давая мне возможность освободить руки. Когда Стеди отпустил веревку, она скользнула вниз еще на десять футов, содрав почти всю кожу с моих ладоней.
Я лег на скользкий пол и уперся ногами в основание перил. Если бы я этого не сделал, она бы утащила меня за собой. Я заметил движение, ее пальцы хватались за веревку. От моей крови веревка стала скользкой. Стеди бросился на помощь, схватил веревку, и мы начали перехватывать ее руками, чтобы поднять Кейти обратно. Один из нас должен был держать веревку, пока другой будет поднимать Кейти или ее тело. Я не был уверен, что Стеди это по силам.
Я ошибся.
Мы подняли ее так, чтобы смогли достать. Я собрался с силами, кивнул, и Стеди встал. Между колоннами я видел кисти ее рук. Она обеими руками цеплялась за веревку над собой, чтобы вес тела не затянул петлю у нее на шее. На лице Кейти было выражение паники, уходящей жизни. Или отбираемой. Ее глаза едва не выскакивали из орбит. Она не издала ни звука.
Стеди нагнулся, схватил ее своими искривленными артритными руками и потянул вверх, черпая силы из резервуара, о существовании которого в нем я не подозревал. Натяжение веревки ослабело, и Кейти с глухим стуком упала ему на ноги. Стеди держал ее, пока я ослабил узел на веревке. Я никогда не был женат, у меня никогда не было детей, я никогда не присутствовал при рождении ребенка, но мне говорили, что их первый вдох ни с чем не спутаешь. То, как Кейти Квин втянула в себя воздух, подсказало мне, что к ней вернулась жизнь.
Кейти была покрыта кольцами веревки, моими кровью и потом и, возможно, собственной мочой. Я вдруг понял, что это не рекламный ход. Актриса сделала это не для того, чтобы привлечь внимание. Во всяком случае, не в тот момент, когда это происходило. Мне трудно судить о ее мотивации, но она намеревалась уйти непублично, навсегда, без возврата, и миру долгое время после ее смерти пришлось бы разбираться в этом.