— Я слушал, — простонал Веня. — И слушаю.
— Так вот, — произнес дедушка, — однажды товарища Самойлова отправили в третью закавказскую республику, где ни нарзана, ни боржома, ни ессентуков не имелось, а коньяк они разбавляли спитым чаем, который в тех теплых краях произрастал в изобилии. И сумма хищений вырисовывалась крупнейшая. А директором коньячного завода была одна ушлая дамочка местной национальности, еще не окончательно пожилая. Отчетность у нее была — не придерешься, и вохра на проходной стояла — мух на лету ловила. Короче, сложный случай, не всякому по зубам.
Что ж, отправили товарища Самойлова ловить эту директрису. Зная его нетерпимость к женскому сословию и многострадальную судьбу, надеялось начальство на скорый результат.
Товарищ Самойлов, конечно, первым делом на завод инкогнито устроился. И поскольку был он мужчиной выдающихся внутренних качеств и внешних свойств, эта ушлая директорша сразу обратила на него внимание, надеясь избавиться от своего незамужнего положения.
Вот, один месяц они работают, другой, третий… Товарищ Самойлов то на живот дамочке взглянет, то с груди ее глаз не сводит. Ну, дамочка и взволновалась… То бедром поведет, то бюстом начнет туда-сюда колыхать, как бы в простительном женском волнении. Пригласила она кавалера к себе домой. Коньячок, лимончик, музычка в приемнике…
«Коньяк почем брали?» — интересуется Самойлов.
«По семь двадцать в магазине на Садовой, 16, вход с угла. Вот кассовый чек, если сомнения имеются»! — Ушлая директорша торговый чек на стол мечет.
«Знаю этот магазин, — хмыкает Самойлов про себя, — небось с кассиром договорилась…»
Ну, первым делом проверил он, конечно, естественные выпуклости дамочки — все в порядке, ни одна коньяком и не пахнет, все выступает вперед согласно природным законам.
Озадачился товарищ Самойлов, на кровати поник. Весь ссутулился, скукожился, обуреваемый недоумением. Терзала его одна великая мысль: как же эта дамочка коньяк с завода выносит?
Главное, особняк у нее такой, что на трудовые заработки и за сто лет не построишь. Мебель румынская — семь лет в очереди за ней стоять надо. Магнитофон японский — десять лет за такой сидеть надо. Косметика тоже польская… И главное, весь дом коньяком провонял, с чердака до самого подвала.
В задумчивости товарищ Самойлов, пардон за такие интимные подробности, решил в одно место прогуляться. Заперся в туалете, воду спустил, как будто совершив нужные дела. Глядит — водичка желто-коричневая, ржавая из крана льется, что-то отдаленно напоминая…
И тут его как током стукнуло! В окне — завод, от дома — рукой подать, на горе стоит. Простукал батареи в доме — каждая батарея литров на двести…
Страшно засмеялся товарищ Самойлов, уничтожая в своем сердце любовный интерес к заманчивой директорше.
Срочно вызвал он ОБХСС и понятых. Сам в это время сидел на кровати в одних трусах, гордый и неприступный, только курил одну сигарету за другой, а дамочка при этом горько плакала, не понимая, в чем ее вина перед государством. И костерила его на чем свет стоит. Но вместо того чтобы снизойти к ее женскому положению, он только холодно ответствовал на ее причитания: «Прошу, мол, гражданка, добровольно-принудительно выдать секрет хищения, хотя секрет ваш мне и так известен. Водопровод вы с завода к себе в дом провели, по трубам коньяк гоните, в ванной по бутылкам фасуете, в батареях он у вас отстаивается. И дом у вас коньячищем пропах, и сама вы, судя по вашему виду, тоже злоупотребляете».
А дамочка плачет, но вслух клянется, что она ни сном ни духом. И обещает ему выкинуть румынскую мебель и японский магнитофон, пользоваться только советской косметикой, одеться в рубище и пойти босиком, куда он скажет, — до того влюбилась!
Но он мановением руки отверг все ее жертвы. А когда прибыли молодцы из ОБХСС и понятые, произнес устало: «Вскрывайте батареи!»
Кинулись к отоплению с разводным ключом.
«Тазик поставьте, чтобы на пол не пролить, — деловито суетился Самойлов, — ведь народное добро, каждая капля на учете».
Один из работников ОБХСС подставил таз под батарею, другой разводным ключом маханул…
И полилась в стакан желто-коричневая жидкость. Директорша застонала и от избытка чувств рухнула в обморок.
Самойлов закрыл глаза от того же самого…
Дедушка замолчал, неотрывно глядя в одну точку.
— Конечно, на суд, где ей дали пятнадцать лет с конфискацией, он не пришел? — усмехнулся внук.
— Не пришел, — подтвердил дед. И после выразительной паузы добавил: — Потому что суда не было. Ведь из батареи не коньяк лился, а обыкновенная ржавчина… А Самойлов тоже поначалу не верил, что там вода. «Быть того не может, — кричал, — в первый раз со мной такое, чтобы я не смог даму на чистую воду вывести!» Самолично выпил семь стаканов ржавчины и свалился с кишечной коликой. Доставили его в инфекционный бокс, где он месяц валялся в страшной истерике, приговаривая: «Благородный коньяк ржавой водой разбавлять — это варварство!»