ГЛАВА 6
Мучения в гардеробной продолжались сутки или двое. Или целый год! За это время я сто раз вспотела, тысячу раз побледнела и миллион раз была на грани обморока.
Один раз в гардеробную кто-то вперся, зашумел, задышал прямо над ухом (сердце ушло в пятки, а я притворилась старой ветошью), заныл:
— Ба, а где мой черный пиджак? Тут ни черта не найдешь. Свет не зажигается, кажется, лампочка перегорела!
— Лизочка, сколько раз говорить, черный пиджак на даче… К тому же он тебе давно мал. — Луиза Пална, спасительница моя, пусть ей земля будет пухом, а не мне.
— Да… — Капризно, с обидой в выразительно дрожащем голосе. — А что я надену на похороны? Мне совершенно нечего надеть… Па, мне опять носить нечего!
Знакомая песня! Этот мотив звучит в нашем доме примерно раз в неделю — вечная песня неувядаемой любви к новым шмоткам.
Наконец недоразумения улажены: на покупку траурной одежды выделена энная сумма, бабушка с внуками отправлена в магазин. Убитый горем муж с убитой горем подругой остаются одни. Они настолько убиты горем, что начинают целоваться еще до того, как захлопнется входная дверь.
Эти двое срывают одежду друг с дружки, причем так энергично, как будто им нужно что-то срочно постирать, а стиральная машина полностью не загружена — что недопустимо по экономическим соображениям.
Что? Что они собираются делать? Я в ужасе мечусь в своей клетушке. Кажется, они собираются заняться этим над телом еще не остывшей жены. Практически живой!
Я уже собираюсь кашлянуть и приоткрыть дверь. И ехидно осведомиться: «Не помешала?» И пусть меня засыплют упреками и обвинениями, но вакханалии на собственных похоронах не допущу! Это неприлично!
Вдруг звонит телефон…
Одежда прекращает падать на пол. И даже начинает неохотно водружаться обратно. Вадик бросает в трубку хмурое «Еду» и благоразумно застегивает штаны.
Мила, кажется, куксится — из гардеробной мне плохо видно выражение ее лица.
Отлипнув друг от друга после прощального поцелуя, парочка выметается за дверь — кажется, они спешат в ГАИ подмахнуть какие-то никчемные бумаги.
Я остаюсь в квартире одна.
Пить! Пить! Пить! Не медля мчусь на кухню.
Напившись, наевшись, плотно пообедав и даже накрасившись, разваливаюсь на стуле с барабанно набитым животом. Однако на сытый желудок думается плохо, еще хуже, чем на голодный.
Самое лучшее решение — не принимать никакого решения. А это значит, все останется как есть. Значит, отныне мой дом — гардеробная.
Я буду в ней жить. По ночам буду выбираться наружу, чтоб перекусить. Надо, однако, запастись бутылками с водой и сухпайком — вдруг проголодаюсь. И ведро с крышкой (понятно для чего). Даже если ночью на меня наткнутся мои родственники, ничего страшного, подумают: привидение. Обычное привидение, с кем не бывает, кто не встречал…
Воображаю разговор за завтраком.
«Па, я вставал ночью в туалет и видел маму».
«Неужели, сынок?»
«Да, она грызла на кухне куриную ножку».
«А я-то думала, куда по ночам пропадают куриные ножки… — дребезжит Луиза Пална. — А это, оказывается, привидение…»
Разговор за другим завтраком:
«Что-то ее сегодня ночью не было».
«Наверное, окончательно убралась на тот свет, да уж пора, сорок дней прошло».
«Надо сказать, в последнее время она сама на себя не похожа».
«Лизочка, детка, что ты хочешь от привидения? Привидению трудно иметь здоровый цвет лица».
«Но есть же косметика, ба!»
Разговор за третьим завтраком.
«В последнее время она появляется все реже и реже».
«Но сегодня она будет обязательно — ведь сегодня годовщина. Вот уже год, как ее нет с нами».
«Надо будет побольше оставить куриных ножек на ночь. Ради праздника чего не расстараться».
«Ба, лучше приготовь солянку, она ее так любила!»
«Она любила солянку? — Лиза окатывает младшего брата презрением. — Ты откуда свалился? Она солянки терпеть не могла!»
«Ладно, ладно, ребята. Я оставлю ей немного баклажанной икры. Помнится мне, она всегда делала баклажанную икру с уксусом, хотя я ей столько раз говорила, что уксус никогда не кладут…»
Еще один завтрак лет эдак через пять:
«Вы заметили, она больше не появляется по ночам?»
«Да, ее больше нет с нами. Она окончательно ушла в иной мир, ее душа наконец-то успокоилась».
«Пусть земля будет ей пухом!» — Хором, и с облегчением.
А потом при генеральной уборке в гардеробной, за старой одеждой, сваленной в углу, находят ссохшееся мумифицированное тельце.