Мне стало жалко Лиану и я научила ее списывать домашние задания. Вернее, сперва она их не столько списывала, сколько перерисовывала к себе в тетрадку, а щедрые педагоги, делая вид, будто ни о чем не догадываются, ставили девочке четверки и пятерки.
Родители очень заинтересовались этим чудом, и как-то под Новый год Лиана позвала меня в гости. Никогда раньше мне не приходилось бывать в таких квартирах, и я первым делом заблудилась. Родители одноклассницы, Иван Иванович и Марфа Петровна, оказались людьми не чванливыми, а я к тому времени уже понимала, что не во всяком обществе уместен Фроськин репертуар.
Они так хорошо меня приняли, что я в прихожей удержалась от соблазна и не прихватила торчащий из кармана кошелек. Руки у меня были папашкины – я кончиками пальцев чувствовала, где что плохо лежит.
Я стала бывать у них в доме, вернее, приходить туда после школы вместе с Лясенькой – так дома звали Лиану. Скоро я стала называть ее родителей дядей Ваней и тетей Марфуней. Они же, видя, что проблема среднего образования с моей помощью будет решена малой кровью и за небольшие деньги, покупали мне одежду, кормили-поили и снабжали боеприпасами. Я первая в классе обзавелась баллончиком со слезоточивым газом, чтобы гонять от Лягусика злых мальчишек. Они почему-то повадились звать мою подружку дефективной, хотя она была совершенно нормальным, даже очень добрым и отзывчивым ребенком, только напрочь лишенным способностей, вопреки всем законам генетики. Я, дитя алкоголиков, уродилась с головой, а Лягусик, дочь более чем благополучных родителей, мозги получила в наследство от какого-то пещерного предка.
Читать Лягусик, правда, все же выучилась. Но если я, добравшись до библиотеки ее родителей, собранной в то время, когда дом без книг считался убогим, читала Ницше и Шопенгауэра, изредка снисходя до классиков детектива – По, Конан-Дойла и Агаты Кристи, то Лягусик непонятно где добывала детские книжки и обливалась слезами над приключениями Чиполлино. Потом она очень естественно перешла к дамским романам, и я по сей день нахожу дома в самых неожиданных местах трогательные истории про бедных девушек и прекрасных миллионеров.
После окончания школы Лягусиковы родители стали думать – куда нас девать. Уже вовсю шла перестройка, но куда она приведет – этого никто понять пока не мог. Наконец по каким-то своим каналам они узнали, что оставаться здесь не имеет смысла, а лучше вовремя слинять и стать той самой первой волной советской эмиграции, которая имеет шанс хоть чего-то достигнуть.
Они решили взять меня с собой – тогда-то и выяснилось, кстати, что у меня проблемы с документами, – и почти все подготовили. Но, видимо, супруги являлись носителями некой ужасной государственной тайны. В один печальный день дядя Ваня и тетя Марфуня исчезли.
Тогда от милиции уже было мало проку, искали их спустя рукава и, естественно, никаких следов не обнаружили. Лягусик до сих пор считает, что их отправили выполнять таинственное задание, и в один прекрасный день они явятся с кучей денег. Если бы мы жили в дамском романе – так бы оно и было. Но мы жили в Москве, в которой я, кстати, формально не имела прописки. Фроська, пока я околачивалась у Лягусиковых родителей, однажды протрезвела и вспомнила, что не состоит с моим папанькой в законном браке, а просто числится его шмарой. Ей подвернулся кандидат, который только что откинулся с зоны, и она отбыла с ним в теплые края. Где обретался папашка – я понятия не имела. А кинутая Фроськой папашкина квартира очень быстро обрела нового хозяина, который стремительно оформил прописку.
Началась полоса несчастий. Нежная и хрупкая Лягусик в лучшем случае могла составить счастье богатого дяденьки, которому по карману няньки и домработницы. Я теоретически могла составить счастье крутого уркагана – никто так пронзительно не свистел в четыре пальца и не орал «Атас!», а также не протрезвлял пьяного в пять минут при помощи стакана нашатыря пополам с уксусом. К тому же я могла подвести теоретическую базу под любой гоп-стоп при помощи цитат из Ницше. Но ни тот, ни другой нам что-то не подворачивались.
Огромная квартира, где росли мы с Лягусиком, оказалась служебной, и на нее тут же нашлись охотники. Деньги за распроданный антиквариат исчезли вместе с дядей Ваней и тетей Марфуней. В райисполкоме, куда мы пришли с Лягусиком за помощью, нам предложили одну на двоих комнату в коммуналке. И тут я дала маху. Когда мы осмотрели комнату (девять метров, зато очень высокий потолок, и всего пятнадцать человек соседей), я пошла искать машину, чтобы перевести сюда наше имущество. Лягусика я опрометчиво оставила в квартире, а ордер лежал у нее в сумочке.
Тут же соседи окрутили бедную доверчивую девочку, объяснили, что живут друг у друга на головах и в печенках, что эта комната по правилам полагалась семье, где растет пять человек разнополых детей, и добрая душа Лягусика не выдержала. Она отдала ордер многодетной мамаше и сбежала куда глаза глядят.
Мне пришлось поднимать старые связи – все-таки папанька был человек в своем роде известный. С большим трудом мы отловили Лягусика у трех вокзалов, где она в в состоянии нервного срыва пыталась продать за четыреста германских марок свою девственность. Почему именно четыреста и именно марки – этого я не узнала никогда. Хорошо, что Лягусику не поверили насчет девственности, иначе эта история кончилась бы совсем плохо.
В поисках спасения я обошла все дворы, где провела раннее детство. Те бывшие соседи, которые, узнав меня, сразу не шарахнулись, и посоветовали перекантоваться в подвале – только оттуда сперва нужно было выгнать бомжей.
И тут наши обстоятельства переменились к лучшему. Во-первых, в подвале оказалось всего два жалких бомжа, так что даже не пришлось пускать в ход папашкин кастет и слезоточивый газ, а во-вторых, шаря в поисках продовольствия у помойки, я нашла толстенький томик, на котором было написано: «Любительница частного сыска Яша Квасильева».
Чем я только не занималась! Я пыталась быть уборщицей в детском саду, но не выдержала – теперешние дети построили бы любую зону и самого крутого пахана загнали под шконки. Я пыталась стать санитаркой в больнице, но вскоре мое место потребовалось соседке чьей-то бабушки. Профессии у меня не было, я только умела наводить порядок, и связей не было, а без них в Москве, да еще без прописки, можно разве что по мусоркам шарить. И вот однажды на меня обратила внимание наша домуправша Мухоморовна.
Она узнала во мне Парину дочку, и…
Но тут пора наконец представиться. По крайней мере, Яша Квасильева всегда так делает. Сперва что-нибудь интересное про свою семью расскажет, про свекра, про животных, а потом напомнит, как ее зовут и что она – любительница частного сыска. И всегда это у нее так ненавязчиво получается!
Зовут меня Перлюстрация, ласково – Люстрочка, а фамилия у меня совсем неудачная – Клоповник. Это при моей-то любви к чистоте! Но это что! У папаньки моего еще почище погоняло. Бабка, надо думать, с ее-то имечком трудилась в таком учреждении, где очень бдели, чтобы и в личной жизни у сотрудников был полный ажур. За две недели до ее родов разродилась коллега и назвала сыночка Владленом – от «Владимир Ленин». Бабка решила ее переплюнуть. Ленин-то – один, но у него имеется близнец-брат, которого грех не использвать. Папанька получил имя Партилен – от строчки Маяковского «Партия и Ленин – близнецы-братья»! Получился Партилен Клоповник. Поскольку Ленин к тому времени уже давно скончался, а партия – как раз жила, то бабка ловким ходом обеспечила себе повышение по служебной лестнице. А уж что выросло из сыночка Партилена – это совсем другая история.
Конечно, его учили музыке, тем более, что пальцы у него оказались самые фортепианные. Конечно, ему внушали великие истины. Но у бабки не хватило ума выйти замуж за какого-нибудь Иванова-Петрова-Сидорова и избавиться от фамилии.