это, должно быть, галлюцинация!
— А что вы там делаете?
У этой постепенно прорастающей в женщине новой личности голос стал надменным, важным.
Она произносила каждый отдельный слог подчеркнуто правильно, вежливо и учтиво,
однако снисходительно
и называла Дрейфа уже не доктором, а господином.
— О, ничего, господин.
— Ничего, совершенно ничего?
Вы что, не дышите и даже не живете,
вы что, мертвая и лежите в открытом гробу, одетая в саван и погребальные перчатки,
так в чем же дело?
— О, господин, что вы говорите, разумеется, я живу,
но в основном я просто сижу здесь,
на стуле, совершенно неподвижно!
Дрейф записывал все это упрямо разбрызгивающимися красными чернилами, а на улице капли дождя падали все чаще, и госпожа Накурс все еще стояла в кухне, молча уставившись на дымящийся бифштекс, горошек и картофель.
— А за окном, я полагаю, лето, господин,
я вижу это по зелени сада,
по растениям в полном цвету и по жаре, дрожащей над туманными полями вдали,
я понимаю это также потому, что слышу грубый мужской смех среди деревьев,
и здесь внутри тоже жарко, господин,
дьявольски жарко!
Она повернула голову, вытянула шею, оттянула пальцами ворот платья, будто стараясь впустить побольше воздуха,
а Дрейф быстро вскинул глаза, прислушался,
ошеломленно огляделся, наморщив лоб,
потому что мог поклясться, что слышал, как в приемной жужжит муха,
но нет,
он покачал головой и снова погрузился в недра анализа:
— А какие чувства вы испытываете по отношению к этим мужчинам?
Женщина перестала оттягивать ворот платья, а голос ее теперь сделался еще более придушенным и высокомерным:
— Я ненавижу их.
Вот как, они, значит, дошли до бесконечных просторов пустыни под названием «ненависть к мужчинам»!
А он как раз сидел и думал, когда же они до нее доберутся и в каких краях она расположена, а пустыня-то тут как тут!
Такая явная, распахнутая и совершенно безграничная!
Однако теперь ему следовало продвигаться осторожно:
— Так вы говорите, что ненавидите их?
Дрейф с раздражением заметил, что пальцы его сделались красными от чернил, и в отчаянии попытался вытереть их о подкладку письменного стола, но единственным следствием его действий было то, что подкладка тоже испачкалась.
— Может быть, они что-то вам сделали?
Насмехались над вами или причинили физическое увечье?
Он отложил перо, снова открыл левый ящик письменного стола и достал оттуда маленький, жалкий, потертый карандашик,
но лишь только он надавил грифелем на бумагу, как тот сломался.
Как нарочно, проклятье!
Женщина же продолжала с дивана уже гораздо более кислым тоном:
— Нет, господин, я не могу прямо утверждать, что они мне что-нибудь сделали, только я все равно их ненавижу!
Ненависть, ненависть и снова ненависть,
да, именно такие свойства имеет женская психика:
ненависть, презрение, высокомерие, заносчивость, гордость
(в душе стареющего доктора вновь пробудились болезненные воспоминания о злом смехе барышни Агнес, тогда в парке).
Он отложил карандаш и снова взялся за деревянную ручку со стальным пером и обмакнул ее в ненавистные красные чернила…
— А там они…
Женщина теперь говорила с такой горечью, что Дрейфу ее голос казался штопальной иглой, которую все глубже загоняли ему в голову.
Он завертелся, пытаясь избежать боли, и пропищал:
— Кто «они», барышня, кто же, Боже ты мой,
я, может статься, аналитик,
но мыслей не читаю!
— Мужчины, господин, — ответила она с ледяным холодом
(и при этом каким-то странным образом сделала ударение именно на слове «господин»).
— Они там
играют, прыгают, носятся во все стороны, словно шаловливые дети,
бросаются камнями в золотых рыбок в пруду, тайком рвут ананасы в оранжерее, что хотят, то и делают,
одного из них, вообще-то, зовут господин Идрок, он первооткрыватель.
«Идрок».
Имя показалось Дрейфу знакомым,
это, должно быть, дальний родственник одного из его младших товарищей студентов в Нендинге, которого именно так и звали
(правда, имя его произносилось на более современный лад).
— Он везде побывал, господин,
плавал по всем в мире морям,
продирался сквозь джунгли, доходил до затаившихся в горах туземных деревень, куда никогда не ступала нога ни одного белого цивилизованного человека,
там его приняли словно короля,
как воскресшего,
его приняли за Бога, сошедшего с небес,
его сравнили с восставшим из мертвых, умеющим писать…
Последняя фраза заставила Дрейфа внезапно вспомнить своего друга, великого писателя, который приобрел известность своими убедительными, гиперреалистическими и до крайности устрашающими портретами женщин,
Дрейф договорился встретиться с ним завтра и ни в коем случае не мог позволить себе забыть об этой встрече.
— Да, а на днях он снова вернулся домой из такого вот путешествия и привез с собой человеческую голову, съежившуюся до размера маленького гнилого яблока,
нам всем дали ее подержать, господин,
он утверждал, что это женская голова,
и я держала ее в своей руке,
странное было ощущение,
на голове остались волосы, длинные и черные,
а черты лица уже нельзя было различить,
и что-то глубоко печальное было в этой голове, господин.
Женщина вздохнула.
— Да, и пока этот человек может разъезжать по странам и континентам, я все сижу в своем покое,
одетая в такое огромное и тяжелое от жемчуга, драгоценных камней и серебряных украшений платье, что не могу с места сдвинуться без посторонней помощи,
я едва могу поднять руку,
а крупное кольцо с бриллиантом на правой руке сильно мешает мне писать,
а когда мне нужно куда-нибудь пойти, по меньшей мере трем служанкам приходится толкать меня в нужную сторону.
Она замолчала, задумавшись о сказанном, и лежала в сильном напряжении.
Дрейф отметил, что руки и ноги у нее словно одеревенели.
— Иногда они выталкивают меня в сад, где мне потом приходится сидеть на другом стульчике,
под зонтиком,
и смотреть, как мужчины…
(Каждый раз, когда она произносила это слово, по лицу ее пробегала все более саркастическая судорога.)
…прыгают по зеленой траве, рыгают и выпускают газы.
Дрейф широко зевнул.
— Ах, как бы мне хотелось вести себя так же!
Он зажмурил глаза.
— Иногда, когда я тут сижу, я вдруг с ужасом ощущаю, что по моей ноге ползет какое-то насекомое, но по естественным причинам я ничего не могу поделать,
а иногда мне кажется, что это большая черная уховертка, скорпион, отвратительный гад,
но я не осмеливаюсь ничего сказать,
нет, и пока гад медленно ползет все выше по моей ноге и ляжке, я только напряженно улыбаюсь из-под своего зонтика мужчинам, если они ко мне обращаются,
и пытаюсь стряхнуть его, незаметно вертясь,
но он упрямый и крепко впился мне в ногу,
и наконец, он словно вползает ко мне в…
Женщина внезапно умолкла, но Дрейф записал,
просто по инерции,
слова «половой орган».
— И он там все еще живет, доктор,
и ест меня, уничтожает, пожирает изнутри.
Последних слов Дрейф не услышал,
потому, что внимательно просматривал свои записи.
— Так, постойте, милая барышня,
в данный момент вы, значит, находитесь в каком-то покое?
Мысли женщины, казалось, задержались на сцене в саду, и одновременно она задумчиво ответила:
— Да, я нахожусь в покое.
— А скажите мне, барышня,
как же вы теперь выглядите?
Понадобилось несколько секунд, чтобы женщина
настроилась на вопрос,
смогла сосредоточиться и нашла нужные, достаточно точные слова.
— На мне парик, господин,
огромный, пудреный парик,