вы должны рассматривать все это как нездоровую фантазию,
потому что именно так оно и есть —
нездоровье, фантазия,
и вам совсем нельзя думать, барышня,
и это — прежде всего!
Последнее он несколько раз со строгим видом повторил:
— Мысли вредны женщинам, барышня,
помните об этом,
вы сами видите, какой вы делаетесь больной, когда обременяете свой маленький мозг разными мелочами из так называемой истории женского пола!
— Но, доктор…
Однако протесты женщины были напрасны,
ибо Дрейф сурово повторил свой приговор,
назидательно подняв палец и зажмурив глаза:
— Не думать, барышня, не думать,
прежде всего —
не думать,
такое занятие может обезобразить вашу внешность,
преждевременно состарить,
придать вашему лицу такое кислое и нелюдимое выражение,
что мужчины будут спрашивать, почему у вас постоянно надутый вид,
вы ведь этого не хотите?
Она съежилась, бессильно опустила голову, а потом снова поднялась и все-таки стала возражать предписанию Дрейфа.
— Но как же я могу забыть плод и все то уничижение,
и все слезы, которые тысячелетиями проливались в пустоту подо мною и во мне,
и пламя,
которое горит?
Теперь, когда она назвала эти детали, содержание анализа напомнило о себе мгновенными вспышками, в голове у нее одна за другой стали всплывать разные картины.
— Как я могу когда-нибудь забыть костер и то, как у меня загорелось лицо,
а случай в лесу?
Она быстро искоса глядела на собственное тело, но тут же подняла глаза.
Ее большие темные глаза были полны мольбы, такой пронзительной, что даже доктору Дрейфу трудно было оставаться равнодушным.
— Как я могу об этом забыть, доктор?
Но Дрейф лишь улыбался.
Он улыбался и улыбался, пока лицо его совершенно не онемело, но в то же время в нем опять росло раздражение.
Зачем они, скажите на милость, вообще к нему приходят со своими неразрешимыми женскими проблемами, если даже после анализа отказываются согласиться с объяснениями, советами и заключениями специалиста?
Он утешал себя тем, что это скоро кончится.
В любую секунду.
Ему только надо еще немного потерпеть!
Поэтому он проглотил свое возмущение, отодвинул журнал, немного рассеянно потрогал разные предметы на письменном столе и небрежно сказал ей:
— Это очень просто, барышня,
все это совершенно исчезнет, когда вы начнете рожать детей и посвятите свои дни вязанию кружевных скатертей и прочим милым и приятным занятиям!
Это почему-то не возымело на женщину ни малейшего успокоительного эффекта,
скорее напротив.
В голосе ее появилась какая-то безнадежность,
словно у нее началась клаустрофобия,
словно у нее перед самым носом захлопнулась тяжелая дверь,
и она закричала прямо ему в лицо:
— Но я не хочу никаких детей, доктор!
Тут Дрейф снова чуть было не лишился терпения.
Ему действительно пришлось в который раз до предела напрячься, чтобы не утратить самообладания,
но когда ему удалось совладать с собой, он долго и от всего сердца смеялся над ее совершенно ребяческим ответом.
И как он раньше этого не понял!
Она же просто сидит и разыгрывает его,
то-то и в глазах ее все мелькает шельмовской огонек…
Он сполз со стула и вышел на середину комнаты, не забывая, однако, держаться на почтительном расстоянии от женщины,
так как в нем еще жила память о нападении.
— Милая барышня, ведь этого хотят ВСЕ женщины, даже если они и сами об этом не знают,
глубоко в душе,
по некоторым причинам женщина, как правило, не имеет и не будет иметь понятия о своих настоящих чувствах, желаниях и потребностях…
Женщина глядела на него крайне недоверчиво, и Дрейф почувствовал, что теперь до нее действительно дошла его фраза,
несмотря на то, что смысл фразы по многим причинам было ей невыносим.
Разумеется, не более чем секунду спустя она опять заупрямилась и стала возражать:
— Но я же ЗНАЮ, что не хочу ребенка, доктор, нет ничего, в чем бы я была так убеждена,
я вовсе не люблю детей, они меня раздражают, мне скучно с ними,
да, с тех самых пор, когда я родила на глинистом поле ребенка, который был отсроченным плодом того случая в лесу, я не могу терпеть детей!
Дрейф на минуту закрыл глаза, поднес пальцы ко лбу, чтобы сдержать приступ ярости, затем снова поднял глаза и натянуто улыбнулся пациентке:
— Вам не мешало бы знать одно, барышня,
а именно: самая очевидная черта женщины — то, что она никогда сама не знает, чего хочет в душе,
на самом деле она и понятия не имеет о своих истинных чувствах,
как правило, их должен расшифровать аналитик моего калибра, чтобы женщине не приходилось бороться с ними самой, чтобы они не поглотили ее, чтобы она не пошла своим путем и не стала бы причиной беспорядка и полного хаоса в других цивилизованных мирах!
Женщина некоторое время сидела молча и гримасничала, тщетно пытаясь переварить сказанное.
Казалось, однако, что она не может по-настоящему согласиться и даже понять рассуждения Дрейфа.
— Но доктор,
если я сейчас убеждена, что не хочу иметь детей,
означает ли это, что я ненормальная?
Здесь Дрейфу нужно было каким-нибудь хитроумным образом побороть ее и повернуть все рассуждения в свою пользу.
Он принял высокомерно-педагогический вид, чтобы она не вздумала усомниться в том, что он собирался заявить:
— Вовсе нет, вовсе нет,
дело в том, что женщина к тому же всегда ДУМАЕТ, будто знает, чего она хочет!
Он склонил голову набок, посмотрел на свою клиентку с деланной нежностью и слегка приподнял брови.
Женщина по-прежнему думала, размышляла,
сидела, склонив голову,
она в который раз подняла на него глаза и повторила с упрямством пьяницы:
— Но я и в самом деле ЗНАЮ, что не хочу иметь детей, доктор!
Дрейф тяжело вздохнул.
Если до нее и теперь не доходили его аргументы, придется просто-напросто,
в очередной раз
прибегнуть к помощи трудов профессора Попокоффа.
Он подошел к книжной полке,
провел указательным пальцем по пыльным корешкам книг, пока не остановился на нужном ему томе,
снял его с полки,
как обычно покачнувшись от его тяжести,
открыл главу «Женщины и дети»
и быстро пробежал ее глазами, пока медленно шел к дивану.
Подойдя, он протянул женщине книгу и указал пальцем то предложение, которое она должна была прочесть вслух:
— Читайте, барышня, читайте!
Женщина обхватила книгу и не могла понять, как у скрюченного крошечного Дрейфа вообще достало сил держать этот тяжеленный фолиант.
Она склонилась над страницами книги, принюхалась и ощутила в ноздрях неописуемый запах, в котором смешались плесень, дрожжи, кровь, блевотина, дым, навоз, моча и пары благовоний, солома и испражнения.
Черному, необычайно плотному готическому шрифту нарочно была придана такая форма, чтобы его почти невозможно было разобрать,
а сама книга, изъеденная как плесенью, так и сыростью,
выглядела так, будто ее недавно вырыли из земли.
Какое-то засушенное насекомое неизвестного вида и несколько мертвых листьев выпали из книги и приземлились у ног женщины, но Дрейф ничего не заметил,
плесень, пыль и какая-то черная, похожая на землю субстанция остались даже на пальцах женщины.
Очень медленно и неохотно она склонилась над абзацем, который Дрейф выбрал для чтения.
И так же неохотно, запинаясь, стала читать:
— … «Детей»… «все женщины хотят»…
Тут она склонилась еще ниже, чтобы разобрать микроскопически мелкий шрифт, которым была написана сноска внизу страницы:
— … «в глубине души»…
Как только чтение закончилось, Дрейф вырвал книгу у нее из рук
(так как у него появилось ничем не объяснимое чувство, что у нее, возможно, менструация).