и какое именно время?
Внутреннее?
Или то, что отмеряет ход мира календарями и солнечными часами?
Или то, которое словно движется по кругу,
когда ты раз в месяц кровоточишь,
так что все постоянно становится по-другому, хотя и повторяется до бесконечности?
Или то время, которое заставляет цветы распускаться весной, а снег падать зимой, а самих людей рождаться и умирать?
Она долго думала,
в самом деле пытаясь понять, какое время имеется в виду,
но в конце концов просто закрыла глаза, изо всех сил стараясь вспомнить:
— Да, если подумать…
Дрейф сидел за письменным столом в напряженном ожидании,
слегка подавшись вперед,
склонив голову набок,
чтобы не упустить ни малейшего слога или изменения в интонации.
— Если подумать,
внутри себя самой я словно бреду по туннелю, в котором темно и не существует никакого времени,
если я, наперекор собственному страху, медленно спускаюсь на ощупь, не позволяя себе обернуться, и даже бросаю вызов бесконечной темноте и молчанию, то я наконец вижу, что дело происходит в…
…Раю!
В тот самый момент, когда она произнесла это слово, она открыла глаза.
Они, казалось, обрели более светлый блеск, и несмотря на то, что взгляд их был прикован к дверной ручке, ясно было, что на самом деле он направлен на скрытое, внутреннее развитие событий, которому она теперь и следовала, сконцентрировавшись изо всех сил.
— Да, именно там это и происходит,
и я там,
и он,
там все и начинается!
Дрейф сидел совершенно тихо и задумчиво касался пальцами своих тонких, плотно сжатых губ.
Рай. Рай…
Двадцать лет прошло с тех пор, как какая-либо пациентка высказывалась на эту тему.
Он думал, что для женской психики это уже пройденная стадия.
Поэтому он отложил ручку,
сполз со стула,
на мгновение совершенно исчез за громадным письменным столом,
однако затем вынырнул около книжных полок.
Из темного угла он достал запыленную скамеечку, на которую и взобрался, после чего вытащил один из фолиантов Попокоффа
(хрупкий малорослый доктор буквально согнулся под тяжестью книги).
Женщина молча смотрела, как он, окруженный клубами пыли, листал книгу взад-вперед.
Страницы в ней были зачитанные, затертые до дыр,
покрытые тесным, черным, готическим шрифтом и крошечными изображениями различных женских органов в разрезе.
Туда входили также описания всех 137 различных женских типов:
Истеричка,
Блудница,
Мать (злая и добрая),
Фригидная женщина,
Нимфоманка,
Сестра (старшая, младшая и та, что между ними),
Мужеподобная женщина,
Псевдоинтеллектуалка и т. д.
В книге имелось также изображение женской души
(Попокоффу после многих недель интенсивной работы в морге города Триль,
где он вскрывал и расчленял всевозможные женские тела,
наконец удалось определить ее местонахождение в теле одной проститутки — участок между легкими,
душа эта была размером не больше засохшей изюмины, в остальном же тело женщины было бездушным и состояло из мяса, костей, костного мозга, а также неимоверного количества крови).
Дрейф долго стоял на скамеечке и с серьезным видом читал попокоффские тезисы о Рае и роли женщины в нем,
но они в данном случае ему ни на йоту не помогли.
На Скоптофильской зажглись фонари,
госпожа Накурс закрыла дверь на верхнем этаже,
а Дрейф вдруг подпрыгнул, когда некоторое время спустя вновь заметил присутствие пациентки.
Он поставил фолиант на место,
вернулся за письменный стол,
забрался на стул,
немного раздраженный тем, что ему так и не удалось прояснить этот случай:
— Да, продолжайте, пожалуйста.
Он с решительным видом ухватил ручку.
— Какие чувства связаны у вас с этим временем, опишите все, что вы видите,
в мельчайших деталях!
Женщина смотрела в пустоту.
Ясно было, что она медленно переходила в новую фазу сознания,
хотя минуту спустя она все-таки воскликнула
в отчаянии:
— Нет, все так трудно, доктор,
я не знаю,
я не могу!
И тот туман, который за секунду до того почти сгустился внутри нее в сцену, тотчас рассеялся, и она, всхлипывая, закрыла лицо руками.
В глазах Дрейфа появилось презрительное, вымученное выражение.
Только не это!
Истерический припадок следовало во что бы то ни стало остановить.
Поэтому он спокойно и деловито произнес:
— Успокойтесь, успокойтесь, милая барышня,
начните сначала, не торопясь,
и подумайте, что вы имеете дело со специалистом,
подумайте, что я все годы своей практики изучал самые глубины женской души и прочел нескончаемое число трудов о том, что женщина на самом деле может и хочет,
я хорошо понимаю, что все вы глубоко стыдитесь, что не обладаете мужским…
Тут он замолчал в середине фразы, и яркая краска разлилась по всему его лицу, запылали и оба его уха.
Он отчаянно пытался подобрать правильное и как можно более мягкое выражение,
найти слово, которое не пробудило бы в ней половых ассоциаций.
Наконец он быстро прошептал чрезвычайно тихим, едва слышным голосом:
— органом…
А затем продолжал тем же тоном:
— И что поэтому вы, совершенно естественно,
чувствуете себя сбившейся с пути, неполноценной, обделенной и прочее,
но поверьте,
у вас нет никакого повода для страха,
со мной вы можете чувствовать себя в полной безопасности!
Женщина снова лежала, вытянув руки вдоль тела.
И невидящими глазами смотрела прямо перед собой.
Трудно было определить, дошли ли до нее вообще его слова.
— Хорошо, продолжайте с того места, где вы остановились,
так значит, в Раю,
и вы там одна,
опишите, что вы видите и испытываете внутри себя!
Женщина почувствовала себя совсем тяжелой и сонной,
как обычно бывало, когда новое существо или видение напоминало о себе физически.
Голос ее сделался легким, светлым, тягучим:
— Нет, я не одна,
тот, — я не помню его имени,
только то, что он
мужчина, —
со мной.
Дрейф старательно записывал то, что бормотала женщина:
— Нас окружают деревья, и листья у них гладкие, мелкие,
в форме сердечка,
и я вижу все, доктор,
очень четко и ясно,
потому как время это прекрасно и все тут есть в изобилии!
Она закрыла глаза, чтобы яснее разглядеть видение во всей его красе, почувствовать разнообразие запахов сада, перекрывающих затхлый дух бумаги, пыли и старых чернил в Дрейфовой приемной.
— И время здесь бесконечно, доктор,
оно такое же, как растения, травы, деревья, он и я,
а стоим мы с ним под странным деревом,
только лица его я не помню и не вижу,
я просто знаю, что оно прекрасно и что ветви дерева отбрасывают на него свою тень.
Она на минуту смолкла, затем, улыбаясь, прошептала что-то такое, что на слух не слишком начитанного Дрейфа было подозрительно похоже на цитату из какого-то литературного произведения:
— Скоро в лучах жаркого полуденного солнца придет мой возлюбленный,
он встанет под кедром,
на его единственное слово я отвечу своим единственным словом,
и то, что во мне сложилось, отдам ему.
Она еще некоторое время с улыбкой смаковала эти слова, а затем продолжила:
— Здесь светло, но не от солнца,
скорее от чего-то большего, чем солнце, понимаете, доктор,
а с листьев деревьев свисают капли росы, в которых тысячекратно умножаются наши лица,
мы лежим в траве, бок о бок,
но…
Она вдруг замолчала с некоторым оцепенением на лице.
Дрейф поглядел на нее, затаив дыхание, в ожидании, но поскольку она и три секунды спустя все еще лежала молча, спросил в нетерпении:
— Что же дальше? Продолжайте, продолжайте!
Теперь голос женщины немного изменился, погрубел: