Когда другой признан обладающим абсолютным значением и абсолютной ценностью, он именуется Богом; отсюда вытекает потребность признать себя предоставленным самому себе и в то же время предоставляющим себя другому, который именуется ближним. Любовь к себе как к личности не может уклоняться от любви как к личности к другому, потому что в тот же самый момент она вместе с любящим и с другим вступает в отношение со справедливостью. Только личности могут быть несправедливыми или справедливыми, эгоистичными или бескорыстными. Только личности могут задавать вопросы и просить, жаловаться или удивляться, ненавидеть или любить. Только личности становятся тем, чем они являются, и, любя абсолютно, они становятся абсолютом, любя беспредельно, становятся ближним.
После сказанного выше можно с уверенностью утверждать, что агапа не предполагает ослабления и тем более устранения эроса – она стремится к его обращению, к его полнокровной и светлой жизни. Любовь-агапа, которую впервые осуществил и которой впервые научил Иисус, представляет собой дар и одновременно – парадоксальным образом – «новую заповедь», нацеленную на восстановление доброго Божиего творения, склонившегося ко злу вследствие извращенного использования свободы человека. Агапа свойственна всякому человеку, даже падшему, по мере бескорыстной и беспредельной Божией благосклонности к людям, реализованной «во» Христе, в его воплощении вплоть до страстей и крестной смерти и в его воскресении. В пространстве, очерченном пришествием Христа, агапа открывается как дарованная возможность преобразить любую форму любви, в том числе эрос, в любовь личности к личности, «субъекта» к «субъекту», и никогда «субъекта» к «объекту», если «объект» – человек. Агапа не терпит, чтобы другую личность, какую угодно личность считали вещью в своем распоряжении и относились к ней как к вещи. Любовь-агапа – это бытие-для-других, не исключающее взаимоотношений между равными, но предполагающее также бескорыстное служение очень разным людям, в том числе тем, кто сам по себе не вызывает симпатии, а особенно бедным, несчастным и даже злым.
Итак, агапа далека, невероятно далека от языческого античного мира и от соблазнительной магии платоновского Пира. Если эрос будет пронизан агапой, то женщина и мужчина вернутся к состоянию, которое было «в начале», и их отношения возвысятся не до уподобления друг другу, а приведут к полному слиянию. Агапа в высшей степени персонализирована. Образуя любящую чету, мужчина и женщина становятся теми, кто они есть, т. е. обретают самих себя в единении, заданном эротической страстью и преображенном энергией агапы. Безусловно, эта «метанойя» (μετάνοια), это превращение эроса в действие агапы – не простое дело, оно не совершается раз навсегда, но возобновляется снова и снова для каждого человека, который приходит в этот мир и, принимая возвещенное ему Евангелие, живет в вере.
Христианский эрос – не ностальгия и не поиск первоначальной полноты, утерянной при разделении полов, но встреча мужчины и женщины, при которой другой/другая не используется как преходящий случай или подвернувшаяся возможность для получения удовольствия. Это скорее ориентир для установления диалога между личностями разного пола в единстве тела и души. Он помогает сплотить их еще крепче, реализовать в дружбе и в верном, непреложном союзе. Двое, открываясь друг другу и познавая друг друга, отдаваясь и принимая, в еще большей мере становятся личностями, образуя любящее единство. Этот диалог настолько труден и настолько взыскателен, что для его углубления и совершенствования требуется целая жизнь. Следовательно, как верно было сказано, для мужчины