Для женщин мужчины не являются и не должны являться врагами, которых нужно победить, и для мужчин женщины не являются и не должны являться противницами, которых нужно подчинить: «Отношение мужчина-женщина не может рассчитывать на достойное место в условиях противостояния – недоверчивого и оборонительного. Необходимо, чтобы это отношение переживалось в мире и счастье разделенной любви»[356].
Ни риторика о равенстве, ни антропология нетерпимой подчиненности или банальной дополнительности не смогут подменить жизненную антропологию взаимности в различии, если женщины и мужчины не будут противостоять друг другу и обогатятся знанием о «личности», вытекающим из верного понимания Священного Писания. Слово Божие несет освобождение всем или никому. Исходя не только из интерпретации библейского текста, но и из собственного пастырского опыта, «последний из западных Отцов Церкви», св. Григорий Двоеслов провозглашал:
Священное Писание несравненно превосходит всякую науку и всякое учение ‹…›, ибо каким-то образом возрастает вместе с читающими его (quod aliquod modo cum legentibus crescit): ‹…› оно превосходит всякую науку и всякое учение своим способом выражения (ipso etiam locutionis suae more transcendit), ибо в одном и том же выражении, развивая повествование, совершает чудо (dum narrat textum, prodit mysterium) и, рассказывая о прошлых событиях, возвещает новые; и, не меняя стиль и язык, одними и теми же словами умеет описать произошедшее и то, что должно произойти.[357]
Если Священное Писание некоторым образом возрастает вместе с читающими его, то и эти последние возрастают вместе с Писанием по мере его чтения. С этой точки зрения великая Книга, состоящая из множества книг (Библия), не имеет и не может иметь завершения: она всегда остается «открытой» книгой. Но если это верно для Библии, то не должно ли это быть бесконечно более верно для скромной книжки о Библии, как та, что читатель сейчас держит в руках? Священную страницу никогда не нужно откладывать в сторону: к ней нужно возвращаться, чтобы понять и понять еще раз, по-новому. Ей нужно задавать вопросы, но необходимо также позволять ей спрашивать и внимать, внимательно слушать вопросы.
Несомненно, Бога можно искать или не искать. Если угодно, Его можно искать, не отождествляя себя непосредственно с Библией. К Нему ведет много путей, и, по крайней мере, столько же удаляет от Него. Есть еще мистический путь, например, путь людей, желающих идти по следам Бога, оставленным мистически настроенными писательницами. Эти необычные женщины как будто владели тайной слова, которое давало место Богу, и Он оказывался рядом с той женщиной, которая пишет, и с той, которая читает.
Значит ли это, что, Бог – это опыт женщин? А почему бы и нет? Благое древо узнается по плодам добрым. Надежда может быть вознаграждена, особенно если не пытаться из принципа захлопывать дверь перед носом мужчин. Одна феминистка написала, что типичный женский опыт сам по себе свойствен не исключительно женщинам: «Характерное свойство женщин – не исключать другого; так раскрывается один из смыслов бытия, который заключается в возможности быть другим, без разделений, как в отношениях женщины со своей матерью и с ее способностью быть матерью»[358].
Итак, существует феминизм, осознавший отличие женщин таким образом, что положил конец мужской односторонности мира. Но вместе с тем он «породил свободный смысл того, чем может стать женщина для самой себя в отношении с другими женщинами и мужчинами независимо от социальной принадлежности своей идентичности»[359].
Вот подтверждение того, что «власть в передаче веры», традиционно присущая женщинам, не уменьшилась и сегодня, если после рассмотрения вопроса, возможно ли сегодня сохранить «слово Божие», та же исследовательница-феминистка заключает: «Не знаю, что лучше – сохранять его или нет, – но у нас оно есть, и я не верю, что мы сможем обойтись без него, по многим причинам, среди которых – моя собственная мать. И поэтому я верю, что никто не лишит меня его смысловой силы и никто не ограничит его в том или ином отношении»[360].
Женская мистика могла бы стать «теологией», разумеется, не академической, и еще больше не официальной, но «теологией на родном языке», и это позволило бы ей освободиться от невозможного. «Родной язык» – это то, чему мы учимся, когда приходим в мир, чтобы прийти в мир и сделать так, чтобы мир пришел к нам, это «символическая матрица “новой твари”, и, когда пишут на нем, он становится “священным” писанием самого настоящего женского откровения Бога»[361].