Клара и Яцек не планировали иметь детей, по крайней мере сначала. Несколько лет назад они предоставили это воле случая, отказавшись от контрацептивов. Клара не понимала героизма тех пар, что решаются на искусственное оплодотворение. Отравлять себя гормонами, терпеть одну неудачу за другой и страдать, страдать… Клара спокойно меняла прокладки, не видя в них следов утекающего материнства. Она не ощущала страха при мысли о менопаузе. Просто каждый раз проверяла, выходят ли с кровью сгустки слизистой, правильно ли очищается тело. Она не чувствовала в себе материнского инстинкта – так бывает, Клара это знала. Бывает, но проходит, когда груди полны молока, а в организме играет окситоцин, гормон любви.
Среди Клариных знакомых не наблюдалось счастливых матерей. Все были чем-то недовольны, жаловались на отцов своих детей, собственно на детей, в конце концов корили самих себя. А если порой они и бывали счастливы, то именно вот этим животным, гормональным счастьем, отнимающим рассудок. Но спроси их, ощущают ли они подлинное удовлетворение жизнью и спокойствие, – да нет же, его-то они и утратили. Вот Иоанна, лучшая подруга Клары, родила двоих – и теперь по любому поводу впадает в тихое бешенство. Она не кричит, не швыряется тарелками, но лицо ее покрывается красными пятнами и дрожит в нервном тике. Сейчас Иоанна снова беременна…
Для Клары важнее всего было спокойствие, возможность контролировать свою жизнь. А ребенок – это неизвестная величина в уравнении. К тому же Яцек… Он избегает ее. Право же, лучше бы он с ней ссорился! Вот уже два года он хандрит, последние полгода это состояние усилилось. Клара помогала ему акупунктурой. Раньше он соглашался, терпеливо сносил процедуры, хотя ненавидел уколы. Каждый день иглы, будто отвертки, подкручивали расслабившиеся винтики в его организме, возвращая утраченную гармонию целого. Кларе удалось вернуть мужу пусть слабую, но улыбку; поднялись уголки губ. Однако пришло время ей ехать в Китай, и после своего месячного отсутствия она застала Яцека в еще худшем состоянии.
Она снова заглянула в «Книгу перемен». После «Юношеской глупости» значилось пятое пророчество – «Ожидание».
– Что же еще мне остается? – Она отложила книгу.
Теперь Клара лежала в темноте. По виску на подушкускатилась слеза – то ли глаза устали от чтения, то ли грусть одолела. Экран телевизора погас. За прикрытым окном шелест тополей на ветру перемежался городскими шумами.
– Ты спишь? – Яцек лег подле нее.
– Нет.
– Чонок, – грустно произнес он.
Вместо «милая» он обращался к ней «Чонок», сокращая «бельчонок»: волосы у Клары были с рыжинкой, и она любила хрустеть твердым печеньем, оставляя после себя крошки, которые Яцек находил в самых неожиданных местах. Клара привыкла к печенью, когда бросала курить перед защитой диплома: похрустишь – и успокоишься, заодно и голод утолишь. И в больнице печенье всегда кстати. Угощать им можно всех, невзирая на диагноз: для детей это сладости, для стариков – сердечное утешение.
– Чонок, – беспомощно повторил Яцек.
Клара погладила его щеку и шероховатый подбородок. Он приложил ее ладонь к губам; она подумала, что он просит прощения. Оба легли на бок; они прорывались друг к другу через плотину собственных тел, но страсти не было – обычное желание, удовлетворяемое рутинным супружеским сексом. Яцек не воплощал в себе зла и поэтому не мог дать Кларе то, что давал ей секс с Минотавром. Минотавр унижал Клару – и этим уносил ее за грань обыденного наслаждения, которое способен доставить любой умелый и предусмотрительный любовник.
Одновременная судорога безмолвного оргазма – и Яцек вжался в Клару, испытывая лишь желание поскорее заснуть. Но заснуть ему не удалось.
В четыре утра зазвонил телефон. Яцек приложил трубку к уху Клары, но та не пошевелилась.
– Клара, – тронул он ее неподвижное плечо. – Иоанна рожает.
– Что? Рожает? В такую бурю? – Клара все еще не могла высвободиться из объятий сна. – Ой… да-да, сейчас. – Она ведь обещала обезболить.