Следует, может быть, обратить внимание на то, что Мотекусома, а за ним и все другие ацтеки, называли Кортеса Малинче – «владыка Марины», т. е. опять-таки опосредованно через приближенную женщину.
Яркая личность Марины оставила в памяти мексиканского народа глубокий след. О ней слагались и, может быть, слагаются сейчас множество народных баллад, песен, легенд, в которых она рисуется героической женщиной. Примечательно, что в ритуальном танце о завоевании индейцев михе Южной Мексики Марина всегда сопровождает не Кортеса, а Мотекусому[10]. Так индианка в народном сознании перешла на сторону индейского властителя. Но, с другой стороны, в политическом языке современной Мексики широко распространен термин «ма-линчизм», означающий «предательство национальных интересов»[11].
В статье «Донья Марина» попытаемся в несколько беллетризованной форме проследить некоторые этапы жизни этой незаурядной индейской женщины.
Донья Марина
1
Солнце уже заметно клонилось к западу. Его горячие лучи пронизывали зелень молодого сада, ложились яркими пятнами на темную одежду кипарисов, окружавших плотной стеной восточную границу имения. Деловито гудели и жужжали различные насекомые. Вдалеке пела какая-то птица – чачалака?
Как быстро пролетает жизнь!
Пожилая, но еще красивая индианка сидела на удобном испанском кресле подле окна, выходившего в сад. О ее возрасте свидетельствовала лишь морщинистая кожа на руках, украшенных золотыми перстнями, да узкая серебряная прядка в иссиня-черных косах. Женщина вздохнула и печально покачала головой. Да, ее жизнь прошла! Сын, когда-то такой дорогой ее сердцу, отдалился от матери, стал чужим. О мужьях ей не хотелось даже вспоминать!
2
Кажется, совсем недавно она была девочкой, а сейчас уже старуха! Да, старуха! Все кончено, осталось лишь покорно ждать смерти… А как весело, беззаботно и радостно начиналась, чудилось – только что, ее жизнь!
Перед доньей Мариной возникла пестрая ткань воспоминаний, то приятных и сладостных, то невыносимо горьких…
…Вот она маленькой девочкой бегает по внутреннему дворику отцовского дома, увертываясь от ласковых отцовских рук. Он, смеясь, делает вид, что хочет, но никак не может поймать дочку. Ярко сияет в небе утреннее солнце, радостно щебечут птицы. Внутри дома мать хлопочет вместе с рабынями над утренней едой, время от времени с улыбкой поглядывая на отца с дочкой.
Мать! Марина давно ее простила, но ссадинка, а может быть, и шрам, остались в душе навсегда, и они сойдут с нею в могилу.
Затуманенным взором старая женщина смотрит в окно. Теперешнее ее владение – асьенда, как это величают новые владыки испанцы, – находится совсем неподалеку от тех мест, где она родилась, но все уже выглядит иначе… Да, все неузнаваемо переменилось, кажется, даже солнце… А ведь родной город Пайнала буквально в двух шагах отсюда…
Пайнала! Горячо любимый и страстно ею же проклинаемый город. Город, где она потеряла отца, а мать, родная мать, продала ее в рабство… «Будь ты проклят, Пайнала, да исчезни ты с лица земли!» – часто повторяла в свое время Марина.
Девочка получила свое имя – Се Малиналли – по дню, в который она родилась. Этот двенадцатый день ацтекского календаря был посвящен богине Тласоль-теотль, повелительнице плодородной земли и любви, очистительнице людей от грехов. Хотя верховным владыкой дней малиналли был Патекатль, бог опьяняющего напитка октли, влияние богини Тласольтеотль обещало новорожденной удачу в любви, богатство и забвение прегрешений. Так, вероятно, размышлял отец, нарекая ее, после разговора с жрецом…
Увы! Отец внезапно умер, едва девочке исполнилось два года, мать вскоре вышла замуж, и через год в доме появился крепкий горластый крепыш. Малиналли с удовольствием понянчила бы маленького братца, но отчим и мать не позволяли ей этого. Более того, узнав, что Малиналли является законной наследницей и дома, и всего имущества, оставшегося после ее отца, мать возненавидела девочку. Она хотела, чтобы все досталось ее любимому сыночку. Ей помог случай. У одной из рабынь умерла двухлетняя дочь, ровесница Малиналли. Приказав рабыне молчать, мать оплакала маленький трупик и устроила пышные похороны девочки. «Умерла моя ненаглядная, – голосила громко мать, незаметно вглядываясь в лица соседей через спущенные пряди волос. – Так неожиданно она нас покинула!» Ей вторил испуганный малыш. Отчим, то ли не знавший истинного положения дел, то ли притворявшийся, что не знает, молча курил сигару за сигарой, сидя на корточках в углу двора.
А Малиналли, запертая в амбаре для кукурузных початков в дальнем конце огорода, ничего не понимала и только по временам горько и тихо всхлипывала. Ей было страшно: вдруг в амбаре появятся крысы и начнут грызть ее вместо початка…
Потом ночью мать продала Малиналли торговцам из Шикаланко. Ее устраивало, что их торговый караван ранним утром покидал Пайналу. Девочку закутали в грубую ткань, как сверток обычного груза, и небрежно бросили в лодку. Опоенная настоем сонной травы, Малиналли была в каком-то отупении и не издала ни крика, ни стона. Может быть, это и спасло ее. Отчаявшаяся мать, вероятно, задушила бы девочку.
Через месяц торговцы продали девочку правителю области в Табаско – и продали выгодно. Малиналли, к ее удивлению, легко прижилась в большом шумном доме, наполненном рабынями, женами и детьми. К ней относились хорошо: вдоволь кормили и никогда не били. За несколько лет маленькая девочка расцвела и превратилась в рослую красивую девушку. Ее берегли, может быть, сохраняли для правителя или для подарка. Она овладела языком здешних жителей – одним из наречий майя, – но не забывала и родной, бесконечно милый ей науатль.
Однажды весной распространился слух, что на море плавают какие-то большие лодки с привязанными сверху белыми облаками. Все это было удивительно, и Малиналли захотелось посмотреть на них. Но уйти из поселения она не смела. А слухи становились все чудеснее. Говорились, что с этих лодок высаживались на берег рослые белокожие люди, волосы, которым у обычных людей место на головах, у них росли на подбородках. И шлемы у них были не деревянные, а из блестящего и очень прочного камня. Кроме странных копьеметалок у пришедших с моря были еще толстые длинные трубы, изрыгавшие огонь, и тяжелые, больно ранившие воинов камешки. Малиналли уже давно ждала, что в Табаско появятся отряды могучего повелителя из Озерного края, что на севере, но это были не ацтеки, а совсем другие существа, может быть, даже боги? Потом эти странные люди уплыли назад, в свою страну. Жрецы спорили: одни считали их спутниками великого бога Кукумиаца-Кукулькана, вновь явившегося в свою страну, другие – посланцами грозного Тескатлипоки.