— Так-то оно так, — ответил Конрад. — Однако с революцией все же придется повременить.
— Как долго: лет двадцать или больше?
Конрад не считал нужным отвечать. Но председатель понял это по-своему и с явной насмешкой продолжал:
— С каких это пор Конрад Раудвере стал оппортунистом? В чем причина? Уж не жена ли запрещает?
Конрад посмотрел на него колючим взглядом:
— Брось пустые шутки. Ты сам хорошо знаешь, что в настоящий момент у нас нет никакой надежды на успех революционного переворота. Если кто-то собирается спровоцировать, я решительно выступлю против. Жизнью рабочих нельзя играть.
Лицо председателя скривилось.
— Для чего же вы тогда работаете вместе с подпольщиками? Да еще скрываете, где они находятся?
Конрад не потерял присутствия духа.
— Во-первых, ты не можешь знать, — произнес он твердо, — работаю я с подпольщиками или нет. Но если даже так, то у буржуазии самой целая свора сыщиков, чтобы вынюхивать, где находятся подпольщики. Или, думаешь, иначе?
По тому, как Конрад говорил это, не отрывая взгляда от председателя, я решила, что он в чем-то подозревал его, не доверял ему. Но особенно удивило то, что председатель ничего не ответил на слова Конрада, лишь ядовито сказал:
— Не думал, что ты так страшно боишься оружия.
— Когда-нибудь увидим, кто его больше боится, — закончил Конрад спор, и мы ушли.
— Не нравится мне этот ваш председатель, — сказала я Конраду. — Взгляд у него какой-то мутный, нечистый. Лучше, если бы ты с ним не дружил.
— Успокойся. Он и мне был всегда неприятен. После сегодняшнего разговора я даже начинаю подозревать, не является ли он сам провокатором.
Развитие событий вскоре подтвердило это подозрение.
21
«Наступил великий момент. Еще несколько усилий с нашей стороны, и Кронштадт, эта слава и гордость русской революции, капитулирует под напором храбрых эстонских войск, окрепших перед лицом будущих хозяев новой России».
Это была выдержка из газетной передовицы, которую я читала, и больше ничего. Но она в значительной мере повлияла на события, ставшие роковыми для Конрада. Никогда я не видела его таким возбужденным и злым, как в дни «великих военных побед» белых. Он весь горел, когда говорил товарищам:
— Теперь они наконец высказали, чего хотят. Восстановить прежнюю царскую Россию — вот чего. «Война до победного конца!» — это их цель. Давно ли было, когда трубили о неизбежной оборонительной войне, когда заверяли, что не станут и дня воевать, если эстонские земли будут «очищены от врага»? А сегодня им уже требуется Кронштадт и Петроград, завтра, разумеется, Москва, потом другие города. Кто знает, не захочется ли им в конце концов Дарданелл? Но наши маленькие Наполеоны, видимо, запамятовали поучительную историю о том, «как француз в Москву ходил». Они настолько ослеплены или не хотят видеть того, что, если падет большевистская Россия, будет конец и независимости Эстонии. Уже сейчас белая гвардия с презрением говорит о нашей «картофельной республике», а что произойдет, если эта гвардия в своей «славе и величии» влезет на козлы? Было бы наивно предполагать, что наши теперешние «верные союзники» придут тогда к нам на помощь. Уверен, что они больше заинтересованы в долгах бывшей России, чем в независимости той или другой губернии. Ну а пока тянут за веревочку, и — лети эстонец сломя голову прямо на Кронштадт и Петроград, а вот когда эту веревочку затянут вокруг собственной шеи эстонца, то нигде не сыщешь заступников. Тогда все сразу обернется «внутренним делом» России. Я спрашиваю, можем ли мы, эстонские пролетарии, спокойно, со стороны, наблюдать, как нас вновь погонят под иго какого-нибудь кровавого царя? Нет, долг наш выступить за окончание этой несправедливой войны. Мы солдаты, но мы не хотим воевать за угнетение трудящихся других стран и собственное угнетение. Наша цель — освобождение трудящихся всего мира. Поэтому мы требуем мира с красной Россией. До сих пор с нашими требованиями не считались. Но это не должно пугать нас. Необходимо созвать всереспубликанский конгресс профсоюзов. Он должен сказать свое веское слово в вопросе о мире.