– На такой уродине никто никогда не женится, – сказал он однажды, с отвращением глядя на ее черные руки. – Еще хорошо, если ты не распугаешь всех наших покупателей.
После этого он изо всей силы ударил ее по лицу, так что девушка не устояла на ногах и отлетела в другой конец комнаты, где лежали уже высохшие, но еще не разрезанные блоки чернил.
Я сказала, что никто никогда не пытался хоть как-нибудь облегчить участь Укон, но это лишь половина правды. Эта девушка, жалкая и несчастная, но наделенная добрым и нежным сердцем, нуждалась в любви и жалости так же, как нуждается в солнечном свете увядающий розовый куст. А так как никто не любил и не жалел ее, ей самой приходилось жалеть тех, кто был слабее. Но в округе не было ни одного человека, столь же бедного и несчастного, как она, а потому ее доброта изливалась на другие существа, на тех, кто был еще меньше и голодал чаще, чем она. Она спасала искалеченных сверчков, которых мальчишки ловили и сажали в бамбуковые клетки, а потом, наигравшись, забывали выпустить. Она берегла зернышки риса, чтобы зимой кормить полумертвых от голода и холода воробьев. А еще она втихомолку подкармливала кошку, которая часто появлялась у них на заднем дворе, – маленькую красную кошечку, с пушистым обрубленным хвостиком, похожим на только что распустившийся бутон. Ее, как и других бездомных животных, привлек сюда запах гниющей рыбы, который распространялся от сарая, где Укон сушила чернила. Однако эта кошка была меньше и ласковее всех других бродячих котов – и Укон взяла за правило оставлять для нее рыбьи хвостики и кости, на которых еще оставалось хоть немножко мяса: эти ничтожные клочки, висящие на косточке, как волосы на гребенке, не могли насытить человека, но были желанным лакомством для кошки.
Однажды, когда зимний холодный день уже клонился к концу (а на дворе стоял самый холодный, одиннадцатый месяц, Месяц Морозов), Укон, стараясь чтобы ее никто не заметил, прокралась на задний двор.
– Ах, бедный маленький котеночек, – вполголоса заговорила она и наклонилась, чтобы почесать кошку за ушком. – Бедная, бедная кисонька, красавица Кинква Нэко! Ты совсем замерзла! Вот возьми, у меня, правда, почти ничего сегодня нет, но все-таки...
Она протянула кошке свои черные пальцы, и та благодарно взяла с ее руки крошечный кусочек рыбы.
– Она вообще-то не бездомная!
Укон быстро повернулась на голос и прижалась к тонкой стенке сарая. Она инстинктивно опустила голову, как всегда делала, если к ним в магазин заходил покупатель, и подняла руку, словно пытаясь закрыть лицо от удара, который вот-вот обрушится.
Но, немного приоткрыв глаза и раздвинув пальцы, она увидела совсем не то, чего так боялась, – не своего вечно пьяного отца, а молодого человека в поношенной одежде и стоптанных деревянных сандалиях.
«Поэт», – подумала Укон. Она догадалась об этом по чернильным пятнам на его рукавах и по впалым щекам. Поняв, что бояться нечего, она медленно опустила руку, но осталась стоять на прежнем месте, не обращая внимания на мокрый снег, падавший на голову.
– Это моя кошка, – сухо сказал поэт, а затем, наклонившись и взяв кошку на руки, проворчал: – «Бедный маленький котеночек»! Что ж ты бродишь где попало? Видишь, люди думают, что тебе негде жить.