— Не знаю почему, но этот пес меня все время пугает. Вреда от него никакого нет – просто старая овчарка, лающая на луну.
— Он спит весь день, — презрительно пробормотала Морра. — Овцы над ним потешаются.
Шмендрик спросил:
— Кстати, а вы знаете, почему собаки так делают?
Мать с дочерью уставились на него.
— Дело в том, что когда-то луна была частью Земли, – той самой частью, откуда родом все собаки. Но луна хотела свободы, и вот она боролась и боролась, пока однажды ночью не оторвалась от Земли и не уплыла прямо в небо, туда, где она сейчас и находится. Только у собак остались там семьи, их матери и отцы, их дети, их дома и все их закопанные кости, и книги...
Морра хихикнула:
— Только не книги. Собаки не читают книг...
— Конечно не читают; это оттого, что все их книги теперь высоко-высоко в небе. И каждую ночь, когда луна выходит, все собаки на свете видят ее, вспоминают о своих семьях, и оплакивают их. Именно поэтому их лай всегда кажется таким ужасно грустным.
Сейри заново наполнила его чашку из запотевшего кувшина с колодезной водой и сказала:
— По-моему, я никогда раньше не слышала этой истории.
— Там, откуда я родом, она известна очень широко. — Лицо волшебника было совершенно серьезно.
— А это... где именно?
Но он с таким наслаждением смаковал ледяную воду, что как будто не услышал вопроса. Сейри сказала:
— Дочь. Ты же вот-вот заснешь прямо в тарелке. Иди в постель.
Морра не стала протестовать. Кое-как поднимаясь из-за стола, она спросила:
— Можно я возьму с собой мой цветок? Только на сегодняшнюю ночь.
— А я-то думала, это мой цветок, — подразнила ее мама. — Ну ладно, я одолжу его тебе на ночь. — Она встала, быстро, но крепко обняла дочку и мягко подтолкнула ее в сторону лестницы. — Но ты должна понимать, что через день или два он умрет, и расстраиваться из-за этого не стоит. Цветы всегда умирают.
С трудом преодолевая путь на чердак, который она делила с братом, Морра услышала, как Шмендрик ответил:
— Возможно с этим будет иначе.
Она оглянулась через плечо и увидела, как молча удивилась Сейри. Волшебник сказал:
— Как-никак, вырос он не из земли, а из волос девочки – то есть, из ее головы. Цветы, растущие у нас в головах... они живут долго.
Мама Морры ничего не ответила; и молчала до тех пор, пока ее дочка не надела свою ночную рубашку и не забралась под одеяло с синими и зелеными птицами, сотканное Сейри специально для нее. Девочка лежала в кровати, прижимая к щеке хрупкий стебель своего цветка. Через некоторое время в отдалении раздался отчетливо слышный тихий, ровный голос Сейри:
— Кто вы?
Морра заснула, не успев услышать ответ, а потом взошла полная луна, залив своим светом открытое чердачное окно, и девочка проснулась, и смотрела, как та, полыхая, освобождается из объятий ивы, из почти наверняка задетых ею ветвей. Как светлячок в паутине, подумала она и вспомнила историю о женщине, чью одежду ткали пауки. Морра села на кровати, положила локти на подоконник, и увидела, что ее мама и Шмендрик стоят возле старого дерева. Ранние звездочки просыпались одна за другой глубоко-глубоко в небе, а волшебник рассказывал историю.
— Нет, когда-то они были прямые-прямые, словно устремленные в небо. Это непреложный факт – можете спросить у любой ивы, и она подтвердит. Слушайте дальше. У бога дождя была дочь, и однажды она полюбила смертного, – человека – и они сбежали вдвоем, испугавшись гнева ее отца. Дождевому богу никак не удавалось их поймать, потому что они бежали очень быстро, но и влюбленные не могли отыскать пристанища для отдыха, потому что где бы на белом свете они не спрятались, бог дождя всегда бы их нашел. Ведь его боялись все деревья на свете, и никто из них не осмеливался приютить несчастных. Никто, кроме ивы.
Сейри мягко рассмеялась:
— Ну конечно. Кто же кроме ивы.
— Ива сказала молодой паре, что она им глубоко сочувствует, и согласна их спрятать, но, конечно, пользы от ее сочувствия было немного, потому что ее ветви были очень широко расставлены. Ива старалась, старалась изо всех сил – медленно, преодолевая боль, – ох как же ей было больно, – всю ночь напролет...
Как в тот раз, когда мы с Финдросом играли в мяч, и я согнула палец не в ту сторону...
— … и в конце-концов ей удалось опустить все свои ветви вниз, до самой земли, и тогда она спрятала молодых, и бог дождя не сумел их найти. Так они оказались в безопасности.
— Бог дождя должно быть очень разозлился. Боги такие вещи не очень хорошо воспринимают. Насколько мне известно.
— Конечно же он был в ярости! Именно поэтому он велел иве оставаться в таком положении вечно, – с ветвями, поникшими до самой земли, – как предостережение всем прочим деревьям. — Морра услышала, как волшебник усмехнулся какой-то своей мысли. — И бог дождя продолжает насылать постоянные, бесконечные ливни всюду, где бы ни росли ивы. Просто он забыл, что ивам на самом деле нравится дождь – они его очень любят, по правде говоря, – поэтому он своей местью вполне доволен, его дочь с мужем – счастливы, а корни ивовых деревьев глубоко в земле всегда увлажнены и тоже счастливы...
— А у моих детей есть место для проведения чаепитий. Спасибо. — Они вошли в тень, которую отбрасывало дерево в свете луны, и Морра на некоторое время потеряла их из виду, но услышала, когда ее мама снова заговорила: — Мне нравится эта история. Я расскажу ее детям.
Шмендрик ответил что-то, чего Морра не расслышала полностью, но заканчивалась фраза так:
— … грустная история, которую они мне рассказали. Про дракона.
— Про дракона? — Тень Сейри замерла, повернувшись лицом к тени волшебника. — Какого еще дракона?
— Того, который убил их отца. Соболезную.
Под сенью ивы повисла озадаченная пауза.
— Они сказали – дракон?..
Вместе со словами из нее вырвался звук, который мог бы быть смехом, но не был им.
— Он был либо черный, с рогами и шишками по всему телу, либо цвета грозы и с серебристыми глазами. Смотря кого спрашивать. — Голос волшебника был тих, как легкий ночной ветерок в ветвях ивы. — Или все было иначе?
Сейри вздохнула.
— Моего мужа звали Джорис. Он погиб, когда вспахивал луг, и под его ногами неожиданно открылся колодец, куда он и упал. В колодце были камни, об один из них разбилась его голова. — Сейчас в ее голосе действительно слышались смешливые нотки, и Морре это было больно и неприятно. — Вот и вся его смерть, да и жизнь по большей части тоже. Неудивительно, что дети придумали для него такой отважный финал.
Нет. Нет, все было не так. Там былдракон — был! Морра боролась с желанием захлопнуть окно и зажать уши ладонями. Она облокотилась об оконную раму, низко наклонив голову, обхватив себя руками и раскачиваясь взад-вперед.
Голос Шмендрика был как и прежде лишен эмоций.
— Смерть есть смерть – потеря есть потеря. Скорбь есть скорбь. Какая разница?
— Никакой, кроме как для детей – их отец очень любил рассказывать им истории, они буквально выросли на них. Финдрос был слишком мал, но Морра... Морра знает.
Я ничего не придумала! Морра с силой вжала костяшки пальцев в закрытые глаза, надеясь остановить слезы. Где-то далеко-далеко волшебник сказал:
— Вы когда-нибудь пробовали обсудить с ней, как это было на самом деле? Я редко такое рекомендую, но иногда...
— Однажды пробовала. Больше никогда.
— Да. Это мудро.
Сейри издала какой-то звук, который Морра не поняла. Взрослые разговоры, взрослые звуки. Они с волшебником вышли из тени дерева, и Сейри села в деревянное кресло, которое ее муж смастерил для нее незадолго до смерти. Морра по собственному опыту знала, что плотник из Джориса был не слишком хороший: кресло, сколько ни меняй в нем положение, было чудовищно неудобным; у него не было нормального подголовника; и после него всегда приходилось иметь дело со сразу не замеченными занозами. Морра решительно не понимала, как матери может удобно сидеться на этих жестких досках, но время от времени Сейри упрямо садилась в него, и сидела сколько могла вынести.