— Простите, но я не хочу, — покачала головой Мицу.
— Что ж, — сказала Таэко, грустно улыбнувшись.
Сестры милосердия хорошо знали, какое потрясение переживает человек, попавший в эту больницу, и все же не выказывали ложного сочувствия больным, наоборот, приучали их смотреть правде в глаза. Эта болезнь требует от человека несокрушимой воли к жизни и душевного мужества, способных противостоять губительному отчаянию, но это мужество, эту волю человек должен выработать сам. Поэтому для новичка нет ничего вреднее слов утешения.
Только три раза Таэко и сестра Ямагата принесли Мицу обед, а потом уже не обращали на нее внимания. Больные тоже не проявляли к ней особого сочувствия: то, что происходило с Мицу сейчас, каждый из них когда-то перенес.
Третий день была Мицу здесь, и третий день не переставая лил дождь. Мицу проснулась, когда Таэко, оправив постель и умывшись, уходила в лечебный кабинет; Мицу оставалась одна.
Слушая шум дождя в листве, она снова и снова вспоминала свое первое свидание с Ёсиокой. Уже в который раз Мицу вызывала в памяти улицу, по которой ее вел Ёсиока, маленький кабачок на Сибуе, слова Ёсиоки. Когда-то она даже мечтать не смела о знакомстве со студентом. В журнале «Звезды экрана» она видела однажды фотографию актера Исихамы в студенческой форме. Как он был красив! С тех пор Мицу, напевая модные песенки из кинофильмов, грезила, будто гуляет со студентом вдоль аллеи, обсаженной тополями; и все же студенты казались ей такими же недоступными, как киноактеры.
Прочитав письмо, пришедшее от Ёсиоки, Ёко с завистью сказала:
— Вот дурочка! Он написал, чтобы подшутить над тобой. Разве ты ему пара? — но пойти на вокзал с Мицу согласилась и очень была удивлена, что студент явился на свидание.
Мицу полюбила его с первого взгляда. Когда она шла по улице с Ёсиокой-сан, то чуть не лопалась от гордости и счастья. Еще бы, ведь она шла рядом со студентом! Мицу казалась себе чуть ли не Вакаяма Сэцуко, партнершей Исихамы, как вдруг, взглянув на свою старенькую, застиранную кофточку и сношенные туфли, сразу сникла…
Мицу встала и отворила окно. У корпуса напротив прохаживался больной: левой рукой он опирался на палку, а с правой стороны его поддерживала сестра Ямагата.
Небо покрывала серая вата облаков, дождь лил не переставая.
…Когда разозленный Ёсиока-сан сказал ей, что перенес в детстве полиомиелит, что у него с тех пор постоянно болит плечо и что никто не хочет любить калеку, на его лице было такое отчаяние, что сердце Мицу пронзила нестерпимая жалость. Она стыдилась и не хотела идти в гостиницу, но подумала, что, отказав Ёсиоке, огорчит несчастного и больного человека, то есть сделает зло. В тот день тоже шел дождь.
О том, что Ёсиока-сан ее не любит, а возможно, и не любил никогда, Мицу впервые подумала, побывав в Очаномидзу. Ёсиока уже не жил там. Надежды на встречу не было, но на обратном пути, поднимаясь на гору Сюнгатай, Мицу все же вглядывалась в лица студентов, попадавшихся ей на пути.
Мицу заплакала, всхлипывая, как ребенок. Там, на горе Сюнгатай, ей тоже было жаль себя, но тогда она сдержала слезы.
Дверь открылась, и в комнату вошла Кано Таэко. Она остановилась в замешательстве и, глядя на плачущую Мицу, сказала:
— Небо светлеет, может быть, завтра появится солнце.
Только сейчас, при дневном свете, Мицу заметила, что губы у Кано Таэко были выворочены, рот перекошен. Когда Таэко говорила, рот кривился, а кожа на лице меняла цвет.
— Ну как, оправилась? Со мной было то же самое. Я неделю не выходила из комнаты. Страшно было с кем-нибудь встретиться. Никого не хотела видеть. Целыми днями думала о тех счастливых временах, когда была здоровой. Ты, наверное, тоже думаешь об этом.
Мицу не отвечала, на душе было еще тяжелей оттого, что Таэко догадывалась обо всем, что с ней сейчас происходит.
— Я мечтала стать пианисткой, — продолжала Таэко, присаживаясь возле Мицу и глядя на свои пальцы. — Очень много работала, часами не отходила от фортепьяно, готовясь к первому концерту. Платье, которое я сшила для этого случая, было с короткими рукавами. Тогда-то мать и заметила у меня на руке красноватые пятна. Она забеспокоилась. Мы пошли в клинику, — Таэко улыбнулась, будто рассказывала о чем-то веселом. — И это был конец. Аут.
— Конец? — Мицу широко открыла глаза.
— Да. Конец моей прежней жизни. Мать долго разговаривала с врачом в коридоре. Когда она вернулась, на ней лица не было. Я же как ни в чем не бывало спросила, долго ли продлится лечение.
Тут Мицу вспомнила слова Кано Таэко, сказанные вчера ночью: «Самое тяжелое не боль. За два года, что я здесь, я поняла: самое ужасное — это то, что тебе недоступно простое человеческое счастье. Твоя любовь никому не нужна, и тебя никто никогда не полюбит. С этим мириться труднее всего».