Над нашими головами с грохотом пронеслась электричка. Пыль, поднятая ею, покрыла короткие ноги Мицу, выглядывающие из-под старомодной юбки. Вид ее бежевых, плохо натянутых чулок вызывал у меня брезгливое чувство.
— Что мне делать? Ёко-сан меня покинула, — невнятно пробормотала она, ковыряя землю носком ботинка.
— О чем ты беспокоишься? Разве ты никогда не встречалась с мужчиной?
— Что вы! Что вы! Я…
— А в кино ты ходишь одна?
— Нет, с Ёко-сан, — Она улыбнулась доброй и в то же время глуповатой улыбкой. — Выходные дни мы проводим вместе.
Я больше не мог стоять рядом с уборной и пошел от вокзала. Девушка, как послушная собачонка, следовала за мной.
— Куда мы пойдем?
— Сейчас узнаешь. Только не удивляйся, — сказал я, вспомнив советы Кима-сан: «Говори всякую чепуху, все сойдет».
Всякую чепуху! Мне было жалко себя, жалко времени, потраченного на ожидание этой уродины с тупым лицом.
Но и уйти от нее я тоже почему-то не мог.
Стемнело. Окончив рабочий день, угрюмые люди, толкая друг друга, спешили домой.
Морита Мицу изо всех сил старалась не отставать от меня. Короткая и широкоплечая, она пыталась попасть в ногу и, делая непривычно широкие шаги, некрасиво, совсем не по-женски раскачивалась.
Мы вышли на широкую площадь; повсюду гуляли парочки. Было прохладно, а на носу Мицу выступили капельки пота.
— Я никогда не бывала в таких многолюдных местах. А вы?
— Приходилось. Я здесь лотерейные билеты продавал. Ведь если я не заработаю, я не смогу ходить в университет.
Я не постеснялся сказать о своей бедности, понимая, с кем имею дело. Было бы смешно искать расположения этой кретинки.
— Вам приходится подрабатывать?
— Да. И на еду и на учебу нужны деньги.
Я и сейчас помню, с каким состраданием она посмотрела на меня и как, остановившись, сунула свою маленькую руку в карман дешевой кофточки.
— В чем дело?
— Вы платили за меня в трамвае. Я должна отдать.
— Какие глупости!
В светофоре на перекрестке зажегся зеленый свет, и люди торопливо потекли через улицу в сторону кинотеатра. Ничуть не стесняясь окружающих, Мицу громко говорила:
— Вы не тратьте деньги зря. Я за себя заплачу. Заплачу. Мы с Ёко-сан каждая за себя платим, когда ходим в кино.
— У тебя при себе много денег?
— Четыреста иен.
Четыреста иен… В два раза больше, чем у меня. Я взял сто иен у Нагасимы, и сто было у меня, но тратить их не хотелось.
— Хотя ты и девчонка, но денежки у тебя водятся. Сколько получаешь в месяц?
Ее месячный оклад около трех тысяч иен, похвасталась Мицу, но иногда получается больше, так как, если не хватает рабочих рук, она помогает фасовщикам и за это получает отдельно. Живет она в одной комнате с Ёко.
— А родом ты откуда?
— Кавакоси. Слыхали?
— Нет. Домой часто ездишь?
Скорчив печальную гримаску, Мицу отрицательно покачала головой. Наверное, дома у нее что-то неладно.
В те годы мы часто ходили в кабачок «Поющие голоса». Сейчас он начал хиреть, а тогда был ничего. Днем он казался невзрачным, но вечером, когда в зале зажигались свечи и светильники, на длинных шнурах свисающие с потолка, а на стенах плясали неясные тени, жизнь в нем бурлила. Отделанный снаружи деревом, кабачок напоминал горную хижину. Мужчина в русской рубахе, обслуживающий клиентов, в свободные минуты пел русские песни, аккомпанируя себе на гармони. Этот кабачок, а также «На дне» в Синдзуку и «Подземные обитатели» у Сибуя были излюбленными местами студентов.
Очевидно, Мицу впервые попала даже в такое отнюдь не шикарное заведение, если, едва ступив на порог, попятилась назад, как ассенизатор, оказавшийся в императорском дворце.
— Здесь, наверное, очень дорого, — Она подергала меня за плащ.
— Гм… Конечно! Но ведь у тебя четыреста иен!
— Этого хватит? Тогда оставьте только на электричку.
Я знал, что и ста иен будет достаточно, но промолчал.
— Это всё студенты?
Она застенчиво смотрела на молодых людей в черных блузах и девушек в беретах, с сигаретами в зубах. Это была литературная и театральная молодежь, любящая пофилософствовать. Я их терпеть не мог. Они без конца разглагольствовали о высоких материях, экзистенциализме и нигилизме, и у всех у них под модными блузами было грязное белье, а на ногах — вонючие дырявые носки.
— Они все тоже студенты? Да?
«Ох и дура же набитая», — подумал я.
Один из этих мерзавцев уселся на деревянной лестнице, ведущей на второй этаж, и заиграл на гармони. Кто-то запел, другие подхватили. Каждый старался выглядеть бесшабашным гулякой; всем своим видом студенты словно хотели доказать, что имеют право веселиться, как им нравится, и что это и есть настоящая жизнь. И все же что-то равнодушное таилось в их лицах.