Хердеген, вероятно, предполагал, что я тут же сразу и соглашусь. Вместо этого меня прошиб пот. Платка у меня не было. Поэтому я вытер пот со лба правым рукавом своего пропыленного костюма. Только когда мое молчание затянулось, Хердеген сказал:
– Вы не должны немедленно давать мне ответ – достаточно будет, если вы сделаете это в течение четырех дней.
– Не подумайте только, – медленно начал я (тщательно подбирая тактичную форму выражения мысли), – что не могу оценить ваше предложение. Я настолько поражен, что не в силах в данный момент ничего сказать.
Хердеген рассмеялся.
– Тогда мне лучше всего оставить вас одного, – сказал он и покинул помещение.
Я напечатал еще две подписи под фотографиями, после чего мой рабочий день закончился. Незадолго до этого Хердеген появился еще раз и протянул мне записочку с адресом одного пенсионера, который жил в Грисхайме. Я должен был взять у него завтра интервью в одиннадцать часов утра. Пенсионера звали Эрих Вагенблас, и он прославился своими любительскими поделками: сооружал из спичек знаменитые памятники и не менее знаменитые здания. Только что он закончил Эйфелеву башню и попал с ней в газету.
В последние полчаса, оставшиеся в моем распоряжении до закрытия магазина, я предпринял четвертую или пятую за последние два дня попытку купить себе новый костюм. Но я уже чувствовал, что и на этот раз потерплю фиаско. Я прочесал два отдела мужской одежды в двух больших магазинах и по-прежнему четко ощущал сильное внутреннее сопротивление. Я стал жертвой причудливой одержимости, контроль над которой ускользал из моих рук. Причуда состояла в том, что мой пропыленный костюм и я все сильнее срастались в одно целое. Мой бренно-пепельный костюм стал тем костюмом, в котором Линда видела меня в последний раз. Я не мог просто так выбросить его и надеть новый. Нет, действительно, моя причуда пустила крепкие корни и даже прогрессировала. Я теперь часто останавливался и поднимал полу пиджака к носу – я полюбил этот запах множества несуразностей и глупостей, ставших частью моего пиджака. Иногда мне казалось, Линда смотрит из своей могилы и узнает меня в толпе людей только потому, что я все еще хожу в этом пропахшем пиджаке. А ведь мне надо было думать о другом – принимать предложение Хердегена или нет. Собственно, тут и думать-то было не о чем. Заманчивость предложения Хердегена обладала огромной притягательной силой. Мне стоило только сказать «да», и весь кошмар ученичества на фирме был бы на этом похоронен. Мне еще никогда не предлагалось такое простое решение для избавления от неприятной ситуации. Но я не мог подавить в себе чувство, что работа репортера местной хроники в «Тагесанцайгер» становится мне неприятной. Как в экспедиторской конторе, так и в газете моя роль сводилась к обработке грубой материальной действительности. В качестве ученика я таскал тяжелые ящики, в качестве репортера увековечивал на бумаге честолюбивые желания обывателей (УЧ-МО-КА). Я бродил по нижнему этажу торгового дома «WOOLWORTH» и смотрел на старую женщину, которая бесконечно долго ходила в отделе хозяйственных товаров от одной полки к другой и купила в итоге авоську за полторы марки. Я стоял в углу и нюхал полу своего пиджака. С покупкой нового костюма опять ничего не вышло. Впервые я представил себе, как это было бы здорово, если бы у меня дома тоже лежал начатый роман. Я бы тогда быстренько пошел сейчас домой, в свою комнату и открыл там заветную папочку. Я покинул торговый дом «WOOLWORTH» и все никак не мог решить, принимаю я предложение Хердегена или нет. Я сидел на террасе кафе и наблюдал за кельнером, вот он поднял в воздух стул и понес его над головами посетителей в другой конец террасы. Фонтан желаний неожиданно прорвался сквозь сумбур моих мыслей, и я воскликнул: да! Роман! Моя потрясенная душа даже содрогнулась от такого судьбоносного решения. Она с большим удовлетворением благожелательно взирала на саму себя и собственную дерзновенную смелость. Я не бросил ее на произвол судьбы, я охранял ее, стоял не двигаясь и ждал, когда она справится со своим несказанным волнением.
Следующее утро выдалось парным и туманным. Солнце нагрело воздух, но день так и не прояснился. Я надел рубашку с коротким рукавом и спросил свою мать, как лучше всего добраться до Грисхайма, но она тоже никогда там не бывала. Только в трамвае я узнал от кондуктора, что мне надо сесть на вокзале на пригородный поезд, отходящий с четырнадцатого пути. Это был спокойный старый поезд с деревянными лавками. Люди тихо сидели на своих местах и в каком-то странном оцепенении держали в руках проездные билеты. На поворотах пассажиров, которым не достались сидячие места, плавно покачивало, словно вьющиеся растения на ветру – то в одну, то в другую сторону. Грисхайм был местечком, где жило огромное количество рабочих с ближайшего химического комбината. Вот уже несколько минут поезд шел вдоль бесконечных рядов темно-красных, почти черных кирпичных домов. В одном из них жил пенсионер Эрих Вагенблас. Кондуктор объявил: следующая остановка Грисхайм. Поезд замедлил темп, я собрался выходить.
И тут звонкий детский голос громко крикнул: «Следующая остановка Манная каша![11]» Люди в вагоне засмеялись, но не то чтобы очень весело. Они смотрели на унылое однообразие за окном: маленькие кирпичные домики, гаражи, подсобные огороды. Казалось, только в этот момент они впервые заметили, что, возможно, и вправду живут, увязнув в одной сплошной манной каше. Видимо, поэтому стояла мертвая тишина, когда поезд остановился и люди стали выходить из вагона. Домик супружеской пары Вагенблас долго искать мне не пришлось. Дверь открыла фрау Вагенблас. На ней было платье с крупными цветами, похожее на два платья моей матери. Огромные голубые цветы расползлись по ее огромным грудям и исчезли только где-то на спине. Фрау Вагенблас протянула мне руку и сделала книксен, как школьница. Господин Вагенблас вышел откуда-то сбоку и тоже поклонился. Правую половину лица передернула мгновенная судорога. Фрау Вагенблас сказала: «У моего мужа осталась только треть желудка, чтоб вы знали». – «А-ах, вот как», – сказал я от растерянности. Пенсионер пригласил меня в комнату. Это было низкое, но довольно просторное помещение, служившее одновременно гостиной и кухней. Фрау Вагенблас предложила мне сесть. Она вышла и вскоре принесла сливовый пирог и кофе. Господин Вагенблас показал на Эйфелеву башню, примерно метровой высоты, она действительно была сделана из одних спичек. Модель стояла на письменном столе рядом с телевизором.
– А-ах, – выразил я свое восхищение.
– На это у меня ушло тысяча пятьсот рабочих часов, – сказал Вагенблас.
Я записал в блокноте.
– И потребовалось ровно пятьдесят тюбиков клея, – сказал опять пенсионер.
Это я тоже записал.
– Внушает, – произнес я почтительно.
– А теперь отгадайте, – спросил Вагенблас, – сколько спичек мне понадобилось для Эйфелевой башни.
А фрау Вагенблас добавила:
– Следующей он будет делать падающую Пизанскую башню.
– Фантастика! – сказал я.
– Один его коллега предложил ему сто марок за Эйфелеву башню, – сообщила фрау Вагенблас.
– Сто марок! – повторил возмущенно Вагенблас.
– Да разве такое можно продать, – сказала опять фрау Вагенблас, – даже и за тысячу марок нет!
Я добросовестно записал: «Он никогда не продаст Эйфелеву башню. Даже за тысячу марок. Его жена поддерживает его».
– Так как вы думаете, – повторил он свой вопрос, – сколько спичек ушло на Эйфелеву башню? Тысяча? Две тысячи? Три тысячи?
– Ну может, тысяча? – предположил я.
– Ха! – торжествовал Вагенблас. – Пальцем в небо! Попробуйте еще раз!
Его желание устроить со мной что-то типа телевизионной игры ответов на вопросы вызвало во мне только нарастание высокомерия. Я беспомощно посмотрел на фрау Вагенблас. Может, она мне подскажет? Но и та ждала, какой будет моя вторая попытка.
– Вы изучали Эйфелеву башню на месте или работали по фотографиям? – спросил я.
– На месте?! – взвизгнул Вагенблас.
Фрау Вагенблас захихикала.
– Вы хотите знать, бывал ли я лично в Париже?! – Вагенблас засмеялся. – Что вы себе думаете?! Остаться честным можно и дожив до седых волос!
После такого ответа я перестал подавлять в себе все возрастающую надменность. Я только краем уха слушал Вагенбласа. Его примитивные мысли можно было предугадать еще до того, как они зародятся в его голове. Немного погодя в дверь позвонили, фрау Вагенблас пошла открывать. Я узнал по голосу фотографа Хассерта. Он повел себя как заезжая знаменитость. На груди у него висело четыре камеры – одна поверх другой. Хассерт поприветствовал всех сразу и осторожно разложил свои камеры на столе. Фрау Вагенблас притихла и послушно убрала сливовый пирог. Хассерт сделал вид, что ему надо определиться, какая из этих камер больше подходит для данного помещения. Я не имел ничего против разыгрываемого им фарса – даже наоборот! С момента, как Хассерт появился в доме, никому уже не бросалось в глаза, что я не задаю никаких вопросов. Вагенблас расценивал фотографирование как продолжение интервью. Он был совершенно ослеплен тем, что им одновременно занимаются два представителя прессы. Чтобы умерить свою надменность, я представил себе господина Вагенбласа на мгновение песиком. Как было бы здорово, если бы в этом доме жил песик и встречал меня со своей собачкой, а потом показывал бы мне свою самодельную Эйфелеву башню! Вот тогда я действительно не смог бы скрыть своего восхищения. Исходя из неспособности песика к такому занятию, копия Эйфелевой башни из спичек бесспорно была бы сенсацией, достойной всяческого удивления, мимо которой не смогла бы пройти даже мировая пресса! Господин Вагенблас, тихо спросил я про себя, почему вы не стали песиком? Вот тогда бы вы стали знаменитым на весь мир! Эти фантазии с песиком прогнали хотя бы мое дурное настроение. И я стал смотреть, как Хассерт усаживает пенсионера рядом с его Эйфелевой башней и фотографирует. Вот еще раз с супругой в кадре, и еще раз без нее, а теперь со спичками, и еще раз без них. В мои намерения не входило детально изучить само помещение. Один только вид каплеуловителя на кофейнике вызывал у меня чувство тошноты. Это был омерзительный кусочек синтетической губки, подвязанный двумя резиночками к носику кофейника. Как только у меня начинало подкатывать к горлу, я прибегал к спасительной выдумке с песиком. Я только что прошептал господину Вагенбласу: если бы вы были песиком, вы ничего бы не знали про каплеуловитель. Я спокойно ждал, пока Хассерт закончит. Фрау Вагенблас предложила нам выпить кофе и отведать сливового пирога, но мы с Хассертом дружно разыграли роль ЗАГНАННЫХ РЕПОРТЕРОВ, против чего она оказалась бессильной. Примерно через четверть часа пленки были отсняты, и мы распрощались. Хассерт взял меня с собой в машину, за что я ему был очень благодарен.
11
Игра слов: название Грисхайм (Griesheim) близко по звучанию к немецкому слову Grießbrei (манная каша).