— Тогда все в порядке. Давай посмотрим, что там происходит.
Брат наклонил голову к плечу:
— Ты хочешь пойти со мной?
Я встала:
— Как лисы, да. Мы прокрадемся поближе к дому и узнаем, что они намерены делать дальше. Если у них, конечно, есть какие-то планы. — Я знала, что это была дурацкая мысль. Конечно, она что-то планировала. Зачем еще ей было сюда приезжать?
— Когда ты в последний раз выходила, Сестра?
— Не помню, — сказала я. Месяцы назад. Годы? Во всяком случае до рождения Шонена. — Я бы хотела быть здесь, пока мой муж здесь. Но сейчас…
Сейчас. Он знал, о чем я подумала. Мы должны быть хитрыми и находчивыми, что значило: мы должны знать все, что происходит вокруг нас.
В сумерках мы стояли на краю магии (далеко от нашего волшебного дома): мужчина и женщина.
— Сейчас? — спросил Брат.
— Сейчас, — сказала я.
Я прикусила губу, чтобы не кричать. Брат всегда легко менял свой человеческий облик на лисий, как будто одно платье на другое. Но на этот раз ему тоже было трудно. Мы опустили головы и какое-то время тяжело дышали, проталкивая воздух через новую грудь и горло.
Когда я снова привыкла к своему лисьему телу, к моим лапам, мне было приятно бежать. Тело лисы словно создано для того, чтобы бегать, прыгать и атаковать.
Дом был полон людьми. Чем ближе мы подбирались, тем сильнее нервничал Брат. Вдруг он остановился: у него свело лапы от страха.
Люди разговаривали. Они хотели вызвать священников, но из-за этого я могла не беспокоиться: однажды я обманула самого Будду. Они хотели возобновить поиски: но мы и до этого избегали людей, теперь же короткие дни и мрачное осеннее небо станут нашими союзниками.
— Мы должны уйти, — прошептал Брат. — Мы не можем больше здесь оставаться.
— И пропустить это? Разве ты не хочешь узнать, что здесь происходит?
— Да. Нет. — Он куснул меня за плечо, но я оттолкнула его. — Йошифуджи будет ждать нас.
— Я думала, было бы хорошо узнать, что здесь происходит.
— Я знаю. Я просто не ожидал, что мне так не понравится снова быть лисой. Я хочу назад, в наш мир.
— Я остаюсь. Я должна узнать, что она собирается делать. — Я говорила о его жене. Какие у нее планы? Что она придумала? Я больше ничего не сказала. Я поползла под то крыло дома, в котором были ее комнаты. Через некоторое время я обернулась, но не увидела Брата.
Вдруг я услышала какой-то шорох сверху — из комнаты, которая, как я думала, была пустой. Я поняла, что там кто-то сидел, так тихо и спокойно, что его почти не было слышно, и, возможно, делал то же, что и я сейчас: смотрел или слушал. Конечно же, это была его жена. Кто еще стал бы сидеть в тишине, спокойный, как паук?
Позже этой ночью, когда все ее женщины уснули (или притворились спящими), я почувствовала, что в воздухе запахло солью, и услышала тихие вздохи. Я поняла, что это было. Она плакала.
На рассвете я вернулась в наш волшебный мир. Я стояла и плакала в небеленых платьях, которые слегка окрасились в цвет кленовых листьев за окном, золотистых под косыми лучами первого солнца. Дедушка встал рядом со мной. На этот раз никто не настаивал на том, чтобы между нами была ширма. Его голос был приглушенным — такими голосами люди разговаривают на рассвете в доме с бумажными стенами.
— Все плачешь, Внучка? Ты уже наплакала целую реку, в которой можно утонуть.
Я рассказала ему о Шикуджо и ее слезах.
— Я виновата в этом, — прошептала я. — Я не думала, что причиню ей такую боль.
— Ты тогда думала о другом, — сказал он резко. — Бедная маленькая женщина, — добавил он уже более мягким тоном. — А о чем ты думала, когда крала его у нее, Внучка?
— Я была… — Я замолчала, сглотнула. — Я не думала, что она будет так страдать! Если бы он мог быть моим без ее страданий!
— Нет! В человеческом мире ничего не получается без боли. Ты была глупой, если думала, что это не так.
— Я была лисой! Откуда я могла знать об этом?
— Конечно, ты не могла, — он вздохнул. — Но это не делает нас умнее.
55. Дневник Шикуджо
Я знаю, что это будет нелегко, но я хотела бы найти своего мужа и спросить его: «Если ты любил меня, как ты мог уйти, никому не сказав, куда идешь? Чего ты этим добился? Что сделало тебя таким бессердечным: твой эгоизм или жалость к себе?»
Я боюсь говорить со своим сыном об отсутствии его отца. Где отец? Я не знаю. Он умер? Я не знаю. Мы ему безразличны? Я не знаю. Я так думаю.
Возможно, самая трудная беседа, которая у меня могла когда-либо быть, — это беседа во сне с человеком-лисом, который много лет назад читал мне стихотворение. Он пришел бы ко мне вечером и вежливо поклонился.