— Я рад видеть тебя, дитя. Чем ты занимался?
— Вчера я смотрел за тем, как крестьяне пилами распиливали лед на реке на большие глыбы. Они сказали няне, что весною пустят эти глыбы по реке, чтобы узнать свою судьбу. Я выследил пару кроликов, и еще я…
— У тебя получилось вставить в твое плотное расписание какие-нибудь занятия?
Он скривился.
— Да, господин. Я учил «Аналекты».
— М-м-м. — Я не мог ничего сказать по этому поводу. Я помню, как в детстве меня тоже заставляли учить «Аналекты», и, кажется, мне нравилось это так же, как и ему.
Его няня прочищает горло (я могу понять это ее покашливание. Оно значит: «Ты ничего не забыл сказать?»), Тамадаро вздрагивает.
— Я написал для тебя стихотворение, отец.
Он достает что-то из рукава и подает мне. Это лист плотной белой бумаги, перевязанный ярко-красной лентой. Пучок кедровых иголок торчит из узелка. Я развязываю узелок и читаю аккуратные иероглифы:
Я надеюсь, что вы поправитесь и снова будете счастливы, уважаемый господин.
Я осторожно свертываю бумагу и завязываю ее ленточкой. Мои пальцы дрожат, я чувствую, как у меня на глазах выступают слезы.
— Спасибо тебе, Тамадаро. Я позже напишу ответ и отошлю тебе.
— Письмо! — Он вскакивает на ноги и обнимает няню. — Настоящее письмо!
Его няня снова покашливает, как бы говоря: «Сядь на место, молодой человек, сию же минуту», но я говорю:
— Нет, позволь ему немного побегать здесь. Мальчишки не могут долго усидеть на одном месте.
Она фыркает («Что ж, хорошо, но не вините меня, если он вас побеспокоит»), потом подходит к нему, чтобы быть рядом, потому что он взял длинные щипцы и начал ковырять ими в печке. Он пытается выложить угли пирамидой, но она рассыпается, обдавая его жаром.
Странное стихотворение для ребенка. Глупо думать, чтобы ребенок поделился рукавом с замерзающим взрослым. Дело детей состоит в том, чтобы вырасти и только потом делать это, когда их родители станут старыми и слабыми, но Тамадаро еще слишком мал, чтобы брать на себя такую ответственность. Хотя еще до того, как я ушел жить в дом к своей жене-лисе, я ожидал от него подобных вещей, странных, как желание согреть отрезком материи. Я хотел, чтобы он был сильным, счастливым и мудрым, не для его блага, а для того, чтобы когда-нибудь я смог найти успокоение в том, что не был таким, как он. Жизнь казалась мне бессмысленной: человек живет, пишет стихи, жизнь преподает ему томительные, а подчас и болезненные уроки, и, наконец, он умирает, после чего начинает все снова: попадает в не очень интересный рай, ждет внимания от своих потомков (которые в это время заняты собственными бессмысленными жизнями), или исчезает — в зависимости от того, какая религия не ошибается насчет смерти.
«Тамадаро может избежать этих уроков, — думаю я. — Тамадаро может преуспеть там, где потерпел поражение я». Но единственное, о чем я забываю, — это то, что жизнь Тамадаро, хорошая или плохая, полная разочарований или радостей, — его собственная жизнь. Маленький мальчик не должен нести на себе груз моих ошибок.
Тамадаро перестал играть с огнем, теперь он ходит вдоль стены, опустив голову — он смотрит в пол. Кажется, он забыл о моем присутствии, хотя, может быть, он просто не считает нужным вести себя здесь так, как его учат.
Моя вторая жена родила мне сына. Мы с ним делали то же, что и с Тамадаро. Я смотрел на Шонена и улыбался, восхищенный тем, как он открывает для себя мир. Но я никогда не размышлял о его судьбе так, как размышляю о судьбе Тамадаро. Тогда моя радость шла от самого сердца.
— Отец, посмотри. — Тамадаро осторожно идет к моей кровати, в руках он держит что-то, что хочет показать мне. Он становится на колени. Я смотрю на тени между его пальцами, но мне ничего не удается разглядеть, пока он не раскрывает ладони.
Холод наконец убил паука. Он лежит у него на ладони, пучок лапок и бледная оболочка тела, такая легкая, что малейшее дуновение ветерка качает ее на ладонях сына. Мы с сыном смотрим на нее.
Я никому не позволял трогать паучиху, и она соткала паутину, такую легкую и яркую, как шелк, с тонкими узорами. Она жила, наплодила паучков и умерла. Мне кажется, что это была хорошая, достойная жизнь.
Позже ночью я пишу стихотворение в ответ на стих моего сына:
Я снова стану сильным.