Предсказатели сообщили, что этот год будет очень трудным для меня. Обычно в таких случаях люди боятся смерти. Я же успокаиваю себя мыслью, что беда приходит и в других обличьях. В таких, например, как расторжение брака.
Но нет, я не хочу пока об этом думать. Это не разрыв. Это просто пауза в отношениях — не больше. Время, когда мы с мужем можем подумать, отбросив в сторону сиюминутные обиды.
Путешествие даже можно было бы назвать приятным, если бы не погода и не мои скачущие мысли, не желающие оставить меня в покое. Мы ехали по узкой дороге, которая шла вдоль реки в долине Тани. Я никогда не видела исток реки и не могу сказать, как он выглядит, но там, где она течет по владениям моего мужа, она молодая, как капризная девушка, одетая в парчу плохо сочетаемых цветов, вся в камнях, водоворотах, с сильным течением. Но несколько дней спустя река становится замужней женщиной, медлительной и грациозной, одетой в простые шелка, даже в них умеющей выглядеть богато и роскошно. Деревья по ее берегам кажутся верными слугами. Листья их уже не ярко-зеленого цвета, как летом, а более спокойных и приглушенных тонов. Некоторые деревья уже полностью сменили летний окрас на осенний: здесь и поразительной красоты красный цвет, и блестящий золотой.
Через день или два река снова меняется. Появляются мрачные серые тона, словно одеяние монахини. Девушка, женщина, старуха… Наконец река впадает в приливно-отливный бассейн залива Наруми: ее темные воды растворяются в океане, как дым погребального костра.
Я очень много думаю об окрашивании тканей во время путешествия. Это естественно: в конце концов, осень — подходящий сезон для этого.
Через день или два мы проехали поле высокой обана-травы. Ее легкие колоски с семенами возвышались высоко над головами волов и сыпались к нам в повозку. Трава была шелковистой, золотистого цвета с бахромой на длинных тонких листьях. Я не обратила внимания на предупреждение Онаги о разбойниках, только и мечтающих нас изнасиловать, и открыла оранжевые занавески, чтобы дотронуться до травы.
Когда мы проезжали мимо следующего храма, то остановились и оставили свои молитвы о том, чтобы нам не случилось пролить в дороге кровь.
Храм маленький и старый — просто камень с дощечкой, на которой объясняется, почему мы должны поклоняться этому камню. К камню привязана веревка, увешанная клочками бумаги с молитвами, выгоревшими на солнце, потрепанными ветром и омытыми дождем.
Последние дни нашего путешествия прошли быстро. Чем ближе мы подъезжали к столице, тем оживленнее становилось движение. Нам встречались и гонцы, и телеги, везущие утварь в город и богатые кареты горожан с сопровождением. Ехать стало легче, если не обращать внимания на дорожную пыль. Я выглянула из кареты и увидела первую за все путешествие черноголовую чайку, словно приветствующую меня в столице.
Мы едем вдоль городской стены, находящейся в весьма плачевном состоянии, полуразрушенной и заросшей вьюнком. Стену окружает ров со стоячей водой, наполовину скрытой высоким тростником. Главные ворота; торговая площадь, всегда шумная и воняющая дешевыми масляными лампами; широкие улицы западной части, отделяющие заброшенные участки земли и пустующие дома, гниющие от дикости; улица Ниджо… Когда последние вечерние тени растворяются в свете восходящей луны, я подъезжаю к дому, который делила с мужем все эти годы. Шум и огни, за оградой слышатся крики, топот лошадей, скрип телег.
Так странно чувствовать себя одной, когда вокруг столько людей… Может быть, я поступила неправильно, что так быстро уехала от мужа? Нет, потому что я уехала не от мужа, я бежала от одержимости.
Но то была моя одержимость или его?
2. Дневник Кицунэ
Мы с Йошифуджи не спали всю ночь: запах и ощущение его тела рядом с моим сделали меня неутомимой. То, что он делал со мной или просил меня делать, казалось мне странным, но заставляло трепетать от удовольствия. Под утро единственное, на что я была способна, — это держать его за руку своими дрожащими пальцами.
Серый свет сыпался на нас сверху через своды крыши, как мука. Наконец мой любовник встал. Холодный воздух заполнил то место, где он лежал, пробрался в мое шелковое ночное платье. Как были грубы холодные объятия воздуха после теплой плоти Йошифуджи! Должно быть, мы не заметили, что ночью стало очень холодно.
Я села, чтобы лучше видеть, что он делает. Небеленые платья Йошифуджи висели на нем словно на привидении. Он смотрел на печку через окно в форме открытых лепестков лотоса. Он не глядя завязывал узел на брюках: так одеваются мужчины, когда уносятся мыслями куда-то очень далеко.