— Внучка. — Я услышала Дедушкин голос и удивилась: я забыла, что он оставался по ту сторону занавеси. — Тебе было хорошо?
— Это было как… У меня не было слов, чтобы описать это. Люди приписывают слова вещам и делают вид, что точно их описывают, но даже тогда я знала: то предложение, которое смогло бы описать эту ночь, должно было быть таким же длинным, как и сама ночь. Но вряд ли можно было понять все до конца, не чувствуя тех запахов, того же вкуса, не испытывая тех же ощущений, что и я. Любые слова стали бы лишь платьем, прикрывающим правду. — Да, мне было хорошо.
— Ммм, — он кивнул. — Просто хорошо… И теперь ты хочешь удержать его?
— Я люблю его. — Слова прозвучали, как я надеялась, с достоинством. — Я не могу без него жить.
— Нет. Ты едва знаешь его. Даже сейчас. Ты даже не знаешь, что ты, кто. Ты превратилась в то, что должно было ему понравиться. Но это не любовь. Пока еще нет.
— А что же тогда любовь, если ты так много знаешь?
— Иногда любовь — это умение отпускать. Иногда это борьба. Но какое тебе до этого сейчас дело?
Я гордо подняла голову:
— Я хочу, чтобы он стал моим мужем. Зачем тогда мы создавали этот мир, если не для этого?
— Потому что иначе бы ты умерла. И потому что я старый сентиментальный дурак. Какое мне до этого всего было дело? Но мы с тобой похожи, Внучка. Ты бы все равно к нему ушла, даже без меня, но вряд ли тебе удалось бы выжить.
Я молчала. Я вспомнила палатку и нож. До этого был запах металлического наконечника копья под домом Йошифуджи, которым тыкали в нас с Братом.
— Ты получишь его, я не спорю с тобой. Но ты должна знать: ты не представляешь, кто он. Ты даже не знаешь, кто ты, потерявшаяся между лисой и женщиной. Что ж, хорошо, мы продолжим. Приведи себя в порядок.
И вдруг я осознала, что до сих пор сидела на постели, которая пахла сексом, обнаженная. Я покраснела.
3. Дневник Кая-но Йошифуджи
Почему я не встретил ее раньше? Ее семья, очевидно, успешная и состоятельная. Настолько, что я не представляю, почему о них до сих пор не знают при дворе. Почему я никогда раньше не видел их? Если не в столице, то по крайней мере здесь, на охоте в лесу или в ближайшем храме? Я никогда даже не слышал об этих людях! А я должен был познакомиться с главой их семьи, когда мы с Шикуджо приезжали сюда в первый раз.
А дочь! Я и не мог что-либо слышать о ней или видеть ее раньше: она выглядит на шестнадцать лет, так, будто не доросла до своей первой пары хакама-штанов, когда мы были здесь восемь лет назад. Она так красива: даже в темноте, которая кажется неизбежной во всех женских комнатах, я видел это.
Все китайские поэты, которых я читал, приписывали своим возлюбленным множество добродетелей. Когда я был молодым и только начинал учить язык, я зачитывался их стихами и думал, какой должна быть женщина. Она превосходит их всех многократно. Ее красота — удачное сочетание привычного и неожиданного. Она могла бы стать невестой императора.
Ее глаза просто удивительны: огромные, не привычного черного цвета, а светящиеся золотом, на безупречно красивом, но обычном лице, с кожей, словно кристально белый нефрит (клише, которое часто используют поэты), с бровями, тонкими, как веточка ивы. Ее руки длиннее, чем кажутся, и она использует их так, как будто они что-то новое и незнакомое для нее. Ее ступни узкие и длинные, и белые, как лапки лисы.
Ее грудь маленькая и очень красивой формы. Девушка извивается, как кошка, и стонет, когда я дотрагиваюсь до нее, как будто никто никогда не дотрагивался до нее раньше. Возможно, так и есть, несмотря на ее возраст. Они живут в такой глуши, в которой нет никого, кто смог бы оценить ее красоту.
Ее бедра сладко изгибаются вокруг теплого влажного места, которое вчера дарило мне свою влагу — сначала нерешительно, а потом радостно. Уставший, я даже сейчас возбуждаюсь, стоит мне только вспомнить о том, как хорошо было в ней.
Я и раньше оставался с женщинами на всю ночь, занимался с ними любовью, или обменивался стихотворениями, или просто дремал, положив голову к ним на грудь. Утром я чувствовал себя уставшим, мне не терпелось написать утреннее стихотворение и идти спать. Но я никогда еще не ощущал абсолютной слабости, как сейчас, когда, кажется, достаточно легкого дуновения ветерка, чтобы поднять меня ввысь, как воздушного змея. Я словно смотрю на все через ткань, прозрачную, как шелковый газ.
Встало солнце. Горячий вишнево-красный цвет залил небо на востоке. Солнце кажется очень большим и будто застрявшим в ветках дерева кацура. Тяжелая роса в саду сверкает в свете нового дня. Мое дыхание (сегодня достаточно холодно для того, чтобы оно приобрело форму — начинается осень) окрашено в красный цвет.