Они выследили лису.
Я кричу, но уже слишком поздно. Собака стремительно бежит вперед. Кусты словно взрываются: рыжий мех вперемешку с черно-белым выкатываются на поляну. Сквозь злобное рычание пса слышится звук, похожий на жалобный всхлип, который издает лиса.
— Нет! — Я стреляю, перепрыгиваю через ручей и бегу к лисе. Но уже слишком поздно. Возможно, она и выжила бы, если бы собака не схватила ее за горло и не начала трясти. Она швыряла ее тело из стороны в сторону.
Мы кричим на собаку: она отпускает лису и исчезает в кустах.
Лиса мертва. Старая самка лежит на боку на примятой траве. Я не могу сказать: возможно, это одна из тех лис, которых я видел раньше, когда еще жил с Шикуджо. Нет, это ведь другая долина (я так думаю), и к тому же, это было годы (или всего лишь месяцы?) назад.
Ни одного вздоха, который приподнял бы ее ребра; один открытый золотой глаз придавлен к земле. Из ее пасти течет кровь.
Брат моей жены стоит позади меня: жестокий блеск в глазах исчез, уступив место ужасу и шоку.
— Нет, — произносит он ошеломленно.
Я медленно поворачиваю голову назад, стараясь сдержать слезы. Только что здесь произошло что-то ужасное. Я только не знаю, что именно.
Вспышка сине-белого света, потом гром. Я чувствую остроту вспышки. Даже сквозь звон в моих ушах я слышу, как в лесу падает дерево. Еще одна вспышка — снова грохот. Такое ощущение, будто из моих легких вышел весь воздух. Деревья вокруг поляны зашумели. На меня падает первая градина. Начинает медленно падать хиноки-кедр.
— Град! — кричит один из нас. — Храм! — Я даже не знаю, кто из нас сказал это. Промокшие до костей, с ушибами от градин, ослепленные яростью, мы бежим к храму — нам во что бы то ни стало надо найти убежище.
Новая вспышка молнии освещает храм. От пруда с горячей водой поднимается струйка пара, когда в него падает очередная градина. Мы бежим под своды храма.
В храме нет внутренней комнаты — это лишь стена и два кипарисовых столба, поддерживающие крытую щепой крышу. Я думаю, когда-то здесь был обтесанный камень, или деревянная табличка, или статуя. Теперь под крышей стоим только мы, дрожащие, в промокших шелках. Кожа моего компаньона светится при вспышках молнии, а губы кажутся синими.
А потом вдруг я, к своему собственному удивлению, начинаю смеяться и кричать, чувствуя себя сумасшедшим из-за грозы. Мое тело напряжено, я возбужден. Я чувствую, словно меня омывает дикостью. На мгновение я вспоминаю сказки о том, как лисий дух вселялся в человека, и думаю, не вселилась ли в меня эта мертвая самочка? Я не понимаю, что меня так веселит, но я начинаю смеяться еще сильнее.
Потому что, даже несмотря на то, что лиса мертва (и, несмотря на смех, я чувствую, как по моему лицу текут слезы горя), я жив. И в этот самый момент мне кажется, что я забывал об этом долгие годы.
46. Дневник Шикуджо
Служанки, которых я оставила в деревне, бегут к моей карете, когда она подъезжает к веранде у моих комнат.
— Госпожа! — пронзительно кричат служанки, их голоса дрожат. — Он пропал! Он заблудился в лесу! Наверное, он умер!
— Перестаньте! — кричит на них Онага и выбирается из кареты. — Вы расстраиваете мою госпожу.
Я выхожу из кареты. Холодный ветер хлещет дождем в мое лицо. Я задыхаюсь. Онага вырывает из рук одной женщины бумажный зонтик и держит его надо мной. Мерцающий свет лампы выхватывает из темноты двух нарисованных на его поверхности мандариновых уток. Мне кажется, что они на меня смотрят.
Мы поднимаемся по лестнице на веранду, как стая обеспокоенных гусей. Каждому есть что сказать; каждый говорит это на свой манер, повторяя по нескольку раз. Как хорошо зайти внутрь и задвинуть за собой ширму.
Возможно, я смогла бы предотвратить все это, если бы осталась с ним. Я знаю, что это неправда: рок определяет все. Я лишь кусок крашеного шелка, прополощенный в речной воде и высушенный на ветру. Все мое — мой цвет, мой рисунок, движения ветра, ласкающего меня, — определено чем-то извне.
Дождь очень холодный. В моей комнате под потолком висит паутина.
47. Дневник Кицунэ
Это была плохая, несчастливая ночь. Предсказатель предупредил моих служанок, что мы должны бодрствовать и молиться. Я не знала почему — жизнь людей окружена столькими непонятными правилами и табу, — но теперь я женщина и должна делать то, что делали все люди, даже если это казалось мне бессмысленным.