— Как вы смеете говорить о старых друзьях моего отца? — воскликнула Жозефина.
Они помолчали. Затем Кромарти произнес:
— В последний раз, Жозефина: хотите выйти за меня замуж и заслужить осуждение ваших родных?
— Нет, глупый дикарь! — ответила Жозефина. — Нет, дикарь вы этакий! Можете вы понять, что так с людьми не поступают? Говорить с вами — только впустую тратить слова. Я сотни раз объясняла вам, что не могу сделать своего отца несчастным. Я не желаю быть выброшенной вон без гроша в кармане и стать зависимой от вас, когда вам даже не хватает денег, чтобы прожить одному, — и все это только для того, чтобы удовлетворить ваше тщеславие. Мое тщеславие! Уж не думаете ли вы, что моему тщеславию льстит наша влюбленность? Я с тем же успехом могла бы желать любви павиана или медведя. Вы Тарзан, воспитанный обезьянами. Вас следовало бы запереть в зоологическом саду. Здешняя коллекция без вас не полна. Не спрашивайте меня, почему я полюбила вас, — так случилось, но я не могу выйти замуж за Тарзана, я недостаточно романтична для этого. Я вижу, однако, что вы верите в то, о чем только что рассуждали. Вы убеждены, что человечество — ваш враг. Можете не сомневаться, если человечество вспомнит о вас, то только как о недостающем звене эволюции. Вас следует запереть и выставить здесь, в зоологическом саду, — я уже сказала вам это раз и повторяю еще раз, — между гориллой, с одной стороны, и шимпанзе, с другой. Наука от этого кое-что выиграет.
— Хорошо, я уверен, что вы совершенно правы. Я сделаю все необходимое, чтобы меня поместили в клетку, — сказал Кромарти. — Очень признателен вам за то, что вы поведали мне правду обо мне самом.
Он снял шляпу, попрощался и, слегка кивнув, пошел прочь.
— Несчастный павиан! — прошептала Жозефина и вышла через турникет.
Оба они были вне себя, но Джон Кромарти впал в такое отчаяние, что даже не мог сердиться. Он просто чувствовал себя несчастным и жалким. В свою очередь, Жозефина просто кипела. Она с удовольствием ударила бы Кромарти побольнее.
В тот вечер Кромарти не мог сидеть спокойно. Он опрокинул мирно стоявшие на месте стулья, но скоро убедился, что для успокоения недостаточно просто крушить мебель. Тогда Кромарти принял единственное решение, до которого, можно поклясться, не додумался бы ни один человек в подобных обстоятельствах.
Он решил всеми правдами и неправдами добиться, чтобы его выставили в зверинце как полноправный экспонат.
Возможно, странного стремления во что бы то ж стало сдержать свое слово было достаточно. Но, безусловно, некоторые наши побуждения слишком причудливы и капризны, чтобы их можно было объяснить рационально. Этот человек был необычайно горд и упрям, и если приходила ему в голову какая-либо блажь, то дело у него заходило настолько далеко, что отступить он уже не мог.
Попутно он говорил себе, что делает это, дабы сбить спесь с Жозефины. Если она любит его, этот поступок причинит ей страдания, а если она его не любит, то ему безразлично, где быть.
«А может, она и права, — сказал он себе с усмешкой. — Может быть, я промежуточное звено эволюции, и зверинец — лучшее место для меня».
Он взял перо и лист бумаги и сел писать письмо, хотя знал, что если осуществит свое намерение, то будет страдать. На короткое мгновение он подумал о том, как мучительно ему будет сидеть в клетке и переносить издевательства толпы.
Но он рассудил, что это еще тяжелее для некоторых животных, чем для него. Тигры более горды, чем он, они больше, чем он, любят свободу, у них нет никаких развлечений, и климат для них слишком суров.
В своей клетке он не испытает столько лишений. Он сказал себе, что сердце его спокойно и что он лишает себя свободы по собственной воле. Даже если ему не разрешат читать книги, он сможет наблюдать за посетителями с не меньшим интересом, чем они за ним.
Таким образом Кромарти подбодрил самого себя, и мысль, как, должно быть, ужасно в клетке тиграм, настолько тронула его сердце, что собственная участь показалась ему не столь тяжкой.
Он размышлял о том, что, в конце концов, его судьба так несчастна, что никакая перемена не может сделать ее еще хуже. Он потерял Жозефину, и ему будет легче перенести эту утрату, если придется подчиняться тюремной дисциплине. Укрепив свой дух такими рассуждениями, он обмакнул перо и написал следующее:
«Милостивый государь!
Я пишу вам, чтобы сделать вашему Обществу предложение, к которому, надеюсь, вы подойдете со всей серьезностью. Вначале мне хотелось бы упомянуть, что я хорошо знаю зоологические сады Общества и постоянно восхищаюсь ими. Помещения просторны, расположение зданий практично и в то же время удобно. В них представлены все виды фауны земного шара, и не хватает только одного весьма важного млекопитающего. Чем больше я думал об этом упущении, тем более странным представлялось оно мне. Исключить человека из коллекции земной фауны то же, что играть «Гамлета» без датского принца! То, о чем я упомянул, может на первый взгляд показаться не важным, поскольку коллекция составлена для осмотра и изучения ее людьми. Я допускаю, что человеческие существа можно свободно рассматривать, когда они прогуливаются в садах, но утверждаю также, что имеются убедительные причины для того, чтобы Общество выставило экземпляр, принадлежащий к человеческой породе.