'Джон сидел в сквере на скамейке и курил. Возможно, у него ничего не получится. Скорее всего, она просто посмеется над ним? Джон представил на секунду выражение ее лица... Он серьезен, старателен, немного напуган (даже несмотря на всю твердость его характера). А еще он... влюблен. Влюблен по самое 'не могу'. И он признается ей в этом. А она сначала вроде бы лишается дара речи, пристально смотрит на него. Затем удивленно и насмешливо отводит взгляд. В конце концов, она начинает смеяться. Она, конечно, не хочет его обидеть. Но все же она смеется... Закрывает ладонями рот и смеется. Затем ее взгляд возвращается на Джона - на этот раз жалостливый и упрекающий одновременно. Этот взгляд говорит о многом. Он напоминает взгляд взрослой женщины... взгляд замужней дамы, глядящей на неопытного, но отважного юнца, решившего, что он может разговаривать с этой дамой как со своей подружкой. Алена перестает смеяться, чтобы все же не обидеть своего собеседника. Но после того, как Джон открылся ей, он не видит в ее глазах хоть чего-нибудь, напоминающего взаимных чувств. И это естественно. Это ее право. Она взрослая женщина, которая имеет право на насмешки и упрек. 'Извини', говорит она двадцатилетнему Джону, прекратив свой взрослый смех, хотя ее губы все еще продолжают вырисовывать легкую улыбку, 'Извини, но не кажется ли тебе, что мы...'.
Джон поднялся со скамейки, бросив на землю окурок и раздавив его туфлей. Он покинул сквер, вышел на аллею и направился к остановке, тихо ругая себя за то, что чуть было не совершил самую большую ошибку своей жизни. Он упрекал себя за то, что катается просто так туда-сюда вместо того, чтобы заниматься расследованием, которое ему было поручено провести в чужой стране. Он шел на остановку все такой же задумчивый, как и раньше.
'Дурак! Кретин!', шепотом повторял он, 'Надо же до такого додуматься...'.
- Не спеши.
Джон остановился. Он стоял словно вкопанный, моргая глазами и решив, что чужой хриплый голос ему почудился. Что этот голос просто возник в его голове.
- Не уходи.
Глаза Джона расширялись все больше. Лоб взмок от пота. Парень обернулся. Поодаль на бордюре сидела древняя старуха-цыганка. Улыбка на ее обвисшем лице напоминала кляксу. Язык облизнул губы и вновь скрылся в беззубом рту. Одета она была в старое тряпье. На голове - плотно замотанный платок. Джон смотрел на цыганку, сомневаясь, стоит ли доверять своим глазам и ушам.
- Иди к ней.- Шептала старуха. Хотя ее губы не шевелились. Это было что-то вроде передачи мыслей на расстоянии... Ее голос звучал у Джона Уильски в голове. - Иди к ней, иначе упустишь удачу.
- Я схожу с ума, - пробубнил американец. Он сел на корточки и положил на глаза ладонь. - Так, по-видимому, начинается безумие?
Он сидел, не поднимая глаз, чтобы проверить, там ли еще старуха или его воображение ее уже стерло. Может быть, ее там не было вообще, однако ее голос был по-прежнему с Джоном.
- Ступай к ней, - говорил голос. - Ступай.
Уильски еще раз повернул голову и взглянул. Старуха все еще сидела на бордюре и смотрела на юношу. Улыбка по-прежнему играла на ее некрасивом лице. Джон поднялся на ноги, не обращая внимания на идущих рядом прохожих.
Детский сад, где Алена работала воспитательницей, находился метрах в пятидесяти. Приятный прохладный ветерок немного развеял духоту, обдав лицо. Цыганка, все также улыбаясь, наблюдала за возвращающимся назад Джоном. Проходя по аллее и поравнявшись с ней, он остановился и с опаской покосился на нее. Закрыв и открыв глаза и окончательно убедившись, что она находится перед ним, он полез в карман. Извлеча оттуда пятидесятирублевую купюру и глядя на женщину, парень бросил деньги в стоящую у ног старухи картонную коробку.
- Ступай. Иди к ней. - Сказала она в ответ.
Джон пошел. Он больше не поворачивался к старухе. Когда он приближался к зданию, его уверенность в том, что никакой старухи не было, и деньги он просто так бросил на землю, возросла почти на сто процентов. Однако он так и не обернулся назад. Он не хотел оборачиваться: пусть все это остается лишь в его воображении, а не на яву. Так проще. Он войдет внутрь, найдет девушку своей мечты и на неидеальном русском языке откроет ей свои чувства. Потом будь что будет!'.
***
На следующее утро Олег не поехал в университет. Вместо этого он максимально близко подкрался к дому Алены, притаившись в той самой рощице, через которую от крыши дома Петровых к крыше дома, где жила Алена, проходил голубиный мост. Олег взглянул на часы. Было восемь.
В действительности Олег ощущал себя ненормальным лишь отчасти. Ему были присущи твердость характера, пылкость рассуждений, моторика. По крайней мере, он ощущал рычаги, с помощью которых было возможно управлять собой. Он был уверен, что по-настоящему сумасшедшие не ощущают в себе этих рычагов, несмотря на то, что у каждого эти рычаги имеются. Что же касалось Алены - Олегу вдруг стало казаться, что его рычаги вдруг стали теряться...Они то пропадали, а то возникали вновь, и это выглядело жутковато. Но только с одной стороны. В то же время в душе ощущался восторг, подъем, прилив восхищения - стоило только появиться стимулу. А стимул был благодаря той самой Девушке-Из-Соседнего-Дома.
Алена вышла из дома в 8.20. На ней были светлая летняя блузка и темно-синие джинсы, облегающие хорошенькое тело. Олег волновался: его убивала неизвестность, нависшая над ним громадой и глядящая взрослым строгим взглядом.