Я могла бы иметь все то же, что и она, но у меня есть дела поважнее, так что — нет, Луизе я не завидую. Хотя в девичьих грезах я представляла себе, что обзаведусь семьей намного раньше, чем сестра (никогда не замечала за ней особого стремления к материнству, а вот я, несомненно, родилась для того, чтобы стать матерью). При этом я ничуть не страдаю из-за того, что милый Льюис, белокурый и голубоглазый Луизин малыш, постоянно находится в центре всеобщего внимания — там, где до недавних пор находилась я, будучи младшей в семье. Это для меня вообще не проблема.
Когда эта деликатная тема всплыла во время сеанса, доктор Дж. проявила свою обычную хирургическую точность.
Дело было мартовским утром, недели через две после того, как я впервые легла на кушетку. Я лежала вытянувшись во весь рост и рассматривала свои ногти — короткие, обкусанные, покрытые облупившимся бордовым лаком от «Шанель». Я пожаловалась доктору Дж., что ко мне привязалась детская песенка про погоду и смену времен года — любимая песня моего племянника. Я никак не могла выбросить ее из головы. Я объяснила это тем, что накануне целый день провела с Льюисом (и мы спели эту песенку хором, наверное, раз сто), а утром по дороге на психотерапию заметила, что расцвели нарциссы.
— Весна уже близко, — сказала я.
За спиной у меня было тихо. Уснула она, что ли? А может, ей попросту скучно. Могла бы хоть бумажками пошуршать для виду. Да хоть демонстративно зевнуть или поерзать в кресле — все лучше, чем ничего.
Тема погоды была исчерпана, и я принялась распинаться о том, как я люблю маленького Льюиса-короля и какие у нас с ним сердечные отношения.
— Я ужасно его люблю… больше всех в целом свете. Даже не представляю себе, что чувствует мать. У меня бы на ее месте сердце от любви разорвалось. Я ни в чем не могу ему отказать. Если ему грустно — я тоже начинаю грустить. Конечно, я люблю всех своих родственников, я люблю подруг, я знаю, что такое — любовь к мужчине. Но любовь к ребенку поистине безгранична — хотя он мне даже не сын, а племянник. Я сделаю все, чтобы его защитить. Уже сейчас я волнуюсь о том, что ему когда-нибудь придется столкнуться с этим жестоким миром. А что, если он будет несчастен? А вдруг его будут обижать в школе?
Я решила показать Льюиса доктору Дж. Встала с кушетки, подошла к своей сумке на полу возле кресла и достала мобильник. В качестве заставки у меня была установлена фотография смеющегося племянника — личико крупным планом, рот раскрыт, бездонные голубые глаза светятся от счастья. Помню, в тот раз он хохотал так безудержно, что даже начал икать.
— Правда, прелесть? — Я снова легла на кушетку и вытянула правую руку с телефоном.
— Милый мальчик. — Возможно, мне почудилось, но вроде бы она улыбнулась.
Разговоры о детях — настоящее чудо. Люди мгновенно становятся ближе, словно в них вживили магниты или смазали суперклеем. Может, именно Льюис растопит ледяное сердце доктора Дж.? Мне захотелось вскочить с кушетки и броситься ей на шею — оказывается, она не робот и не манекен! Она живой человек, способный чувствовать. Я сдержалась, но истолковала ее теплые слова как сигнал продолжать в том же духе.
— По воскресеньям я вожу его в бассейн, а по понедельникам — в группу, где занимаются с малышами, — гордо сообщила я. Если честно, это было преувеличением. Я вожу его в бассейн максимум дважды в месяц, а в детскую группу мы и вовсе ходили только однажды — когда маме нездоровилось. Она присматривает за Льюисом два дня в неделю, а тут получилось, что его не с кем было оставить, кроме «Ой-ой», а эта перспектива явно внушала маме ужас. Но я ляпнула, не успев подумать, и мне понравилось, как прозвучали мои слова. На случай, если доктор Дж. пропустила мимо ушей информацию о моем самопожертвовании ради блага семейства — она никак не отреагировала, — я слегка повернула голову в ее сторону и повторила громче: — По воскресеньям я вожу его в бассейн, а по понедельникам — в детскую группу.