Но даже если моя беззаветная преданность семье и вызывала у нее восхищение, она держала его при себе. Я сменила тактику и решила выжать из нее еще одну улыбку. Пусть я не увижу выражение ее лица, но потепление в атмосфере точно почувствую.
Незадолго до Рождества я стояла возле прилавка с косметикой в универмаге «Фрейзер», держа на руках полуторагодовалого Льюиса. Две девушки-продавщицы мгновенно пали жертвами его обаяния.
— Ну какой же он у вас хорошенький! — заходились они от восторга.
— Вообще-то он мой п… — начала было я, но тут же прикусила язык и вместо этого воскликнула: — Спасибо. Правда, он прелесть?
— О да! Какие кудряшки! А что за ямочки на щеках! Как его зовут?
— Льюис, но я называю его «конфетка». — Лучась от гордости, я осыпала малыша поцелуями.
Несколько минут мы хором сюсюкали, а я наслаждалась ролью заботливой мамаши и демонстрировала Льюиса со всех сторон, точно дрессированную обезьянку. И тут как из-под земли появилась Луиза. Я-то была уверена, что она предается безудержному шопингу, — все-таки ей редко выпадает такая возможность.
— Мама! — Льюис протянул к ней ручонки и лучезарно заулыбался.
— Здравствуй, ангелочек. Ну-ка, иди-ка сюда, обними свою мамочку.
Я зарделась, будто меня застали за каким-то постыдным занятием. Девицы посмотрели на меня с подозрением.
— Он мой племянник, — сказала я раздраженно, словно села в лужу исключительно по их милости. В итоге, чтобы загладить вину за свои воображаемые прегрешения, я накупила разных ненужных кремов и притирок почти на сто пятьдесят фунтов.
— Забавно получилось, — усмехнулась я.
— Хм-м, — раздалось сзади.
Я помолчала.
— С появлением Льюиса наша семья очень изменилась. Мама и Луиза теперь лучшие подруги. Они необыкновенно сблизились. Часто обедают вместе и все такое. А папу и вовсе не узнать. Это просто волшебство.
Минут двадцать я в подробностях расписывала изменения, произошедшие с моими родными. Папа оживился и ходил гоголем; глядя на мир любознательными невинными глазами крошки Льюиса, он снова обрел вкус к жизни. Он даже начал посещать уроки танцев вместе с мамой, чему противился не один десяток лет. Они ходят на занятия три раза в неделю. И отрабатывают па в гостиной, попивая шампанское. Я узнала это совершенно случайно: придя на обед в прошлое воскресенье, заметила, что большой ковер из гостиной рулоном лежит в углу, — ну и спросила, в чем дело.
— Ковер пришлось убрать, потому что… — мама захихикала, — он мешает твоему папе двигаться. В ритме танго. Да, Оуэн? А у нас через месяц важное выступление. Надо подготовиться.
— Танго? — вскричала я и, охваченная ужасом, повернулась к окну. — Вы хоть шторы задергиваете? Умоляю во имя всего святого — скажите, что задергиваете шторы! Люди могут увидеть. Господи, да вот прямо сейчас какая-то парочка сюда пялится. — Я рухнула на диван, чтобы спрятаться от чужих глаз.
— A-а, это Ивонн и Иэн из пятнадцатого дома. — Мама с улыбкой замахала соседям. — Они часто видят, как мы танцуем.
Я скривилась так, словно меня сейчас вырвет.
Мама и папа весело рассмеялись, глядя друг на друга точно влюбленные подростки.
— Пусть смотрят, нас это не волнует. Правда, Оуэн?
— Нам абсолютно все равно, милая, — ответил папа. — Давай-ка покажем класс.
Он включил латиноамериканскую музыку, а мама пояснила:
— Танго — пламенный, эротичный танец. Поэтому твоему папе, шотландцу до мозга костей, фигуры даются нелегко. Ему ведь приходится выражать языком тела свои чувства, свою страсть.
Она посмотрела на папу и расхохоталась, а он покачал головой:
— Роуз, веди себя прилично.
Я скорчилась на диване, закрыв руками лицо. Сквозь щелочки между пальцами я увидела, как мой отец, высокий стройный седовласый мужчина с карими глазами, положил ладонь маме на талию. Мама, тоже седая, коротко стриженная, зеленоглазая, чуть пониже отца и с более округлой фигурой, вытянулась и, выставив локти в стороны, взяла папу за левую руку. Они тесно прижались друг к другу.
— Вот так. — С видом прима-балерины мама резко повернула голову вправо и вздернула подбородок. — Это вам не плавный и текучий вальс. Этот танец более… как бы сказать, Оуэн?