После двухнедельного пребывания в больнице с острым воспалением почек, Сонечка вернулась к маме. Мама ждала ее, плача в подушку, проклиная бывшего «папу Славу», но при этом источая свежий запах перегара. В холодильнике уже с неделю, как «повесилась мышь». Дабы утолить голод Соня извлекла из самой нижней полки комода спрятанную ею же давным-давно уже подплесневевшую шоколадку. Звонок в дверь раздался неожиданно. Отчасти оттого, что сюда вообще редко звонили — ведь на пути в обитель семьи Гали не было даже замков.
***
Сонечку забирали под ее же истошные крики. Ребенок просил оставить ее с мамой, умолял не увозить из родного дома. Галина бегала вокруг представителей отдела опеки, уверяя их, что все у них с Сонечкой благополучно, что нет нужды отрывать ребенка от матери.
— Галь, ну ты хоть работу найди, верни себе человеческое лицо — тогда проблем не будет, — отозвался на проповеди несчастной матери представитель соц. защиты, который жил через дорогу на соседней улице. — Ты только посмотри, что творишь!
— Да, что с ней разговаривать?! — выпалил другой, срывая с шеи Галины детские ручонки, отчего плачь ребенка сотряс стены многострадальной коммуналки. — Когда женщина так низко опустилась — она уже не поднимется. Не женщина больше. Не мать.
Соню унесли, а Галина так и осталась стоять на коленях перед дверным проемом, умоляя вернуть самое ценное сокровище в ее бесполезной жизни. Девочка продолжала кричать «мама», и это слово разносилось по всей коммуналке, по всему двору, отражаясь слезами в глазах каждого, кто стал невольным свидетелем разлуки матери и ребенка.
— Ты что, Галь? — загульный алкоголик Иван замер на пороге, не найдя смелости пройти мимо стоящей на коленях женщины. — Лица на тебе нет… Голова болит что ли?
— У меня сегодня ребенка забрали… — прошептала Галина, медленно поднимаясь и машинально забирая из рук гостя бутылку с мутной красноватой жидкостью. — Я — мама, понимаешь?
Вошедший усмехнулся, хлопнув Галину по плечу и проходя в ее маленькую заросшую мусором комнатку. Он не понимал. Даже сама Галина этого не понимала, но продолжала врать себе. Осунувшись, женщина засеменила за ним, на ходу срывая с горлышка бутылки блестящую крышку. Она называла себя мамой.
========== Странная. ==========
Не помню, когда она появилась в моем дворе. Даже мои родители не помнят, соседи не хотят вспоминать, брезгливо отводя взгляды от посеревшего лица еще молодой женщины. Они спешат перейти улицу на другую сторону, чтобы она не привязалась к ним, выклянчивая монетку. Она была странной, эта Аня. Пила, побиралась по людям, не работала нигде, но почему-то всегда держалась обособленно от тех алкоголиков, что слонялись по нашему двору с утра до ночи. Не компанейская она какая-то и всегда такая задумчивая, вся в себе, кажется, совсем отстраненная от этого мира. И только тогда, когда Аню пробивало утреннее похмелье, она тянулась к людям, иногда изрядно доставая своей протянутой рукой, спрашивая на выпивку, без которой она, казалось, загнется прямо у тебя же на глазах. Люди шли на снисхождение: кто-то выделял ей мелочь, некоторые выносили еду, одежду. Женщина не бомжевала, нет, говорили, что она живет где-то в нашем районе в обшарпанной однушке с отцом-инвалидом. И все-таки выглядела она и вела себя так, будто у нее никогда и не было дома. Подзаборной алкашкой величали ее в нашем дворе, а те, кто были снисходительнее, прозвали просто Странной.
— Смотрите, смотрите, Странная опять попрошайничать идет! — засмеялся Лешка, мой лучший друг, прикурив сигарету и выдохнув плотный дым в воздух, прищурившись и наблюдая, как Странная подошла к местной бабуле, что-то тихо сказала ей, а та послала ее матом, перекрестилась и поспешно поковыляла в свой подъезд.
В это субботнее утро было довольно пасмурно, но друзья уговорили меня посидеть с ними во дворе перед тем, как поехать на свидание к своей девушке. Заняв пару лавок недалеко от детской площадки, мы вчетвером болтали, смеялись, иногда поглядывая в сторону Странной, которая то замирала посреди улицы, разглядывая всех, кто проходил мимо нее не замечая, то приставала к кому-нибудь, протягивая руку.
— Видать, посуды не набрала сегодня, — усмехнулся Саша, сидевший рядом со мной на лавке. — Сейчас сюда притащится, надо поменять место дислокации.
Нельзя назвать Сашку предсказателем, но Странная на самом деле глянув в нашу сторону, замерла, подумала секунду и медленно поплелась по направлению к нам. Ребята едва не подавились смехом, когда на своем посеревшем от бесконечной пьянки лице Странная изобразила скорбь и усталость. Именно с таким видом она подходила к прохожим вежливо, ненавязчиво спрашивая на жизнь. Хотя эта вежливость больше всего и раздражала тех, кто отмахивался от нее как от назойливой мухи, проходя мимо. Помню, как какой-то бугай вышел из машины, когда она только поравнялась с ней, остановившись напротив приоткрытого окна, и ударил ее по лицу. Наотмашь так ударил. Потеряв равновесие, Странная упала на землю, отлетев к урне у подъезда. Тогда весь двор содрогнулся от сдавленных смешков, а кто-то от неприкрытого смеха. «Поделом, не будет нагло побираться!» — воскликнул кто-то с балкона, тут же скрывшись, прячась за шторой от взгляда той, что на земле лежала, закрывая рот руками, глотая слезы. Видимо, урок, преподанный моим соседом по подъезду, не отбил желание у этой пьянчушки и дальше донимать людей.
— Присесть можно? — поинтересовалась Странная охрипшим голосом, подойдя к лавкам, на которых расположилась наша компания.
— Садись, Анют, — самый задиристый из нас Стас, кажется, нашел себе развлечение для этого скучного непогожего дня. — Устала никак? Слушай, Анют, я вчера за углом с друзьями пиво пил, так знаешь, сколько бутылок пустых мы там оставили! Я им запретил выбрасывать в урну, сказал, чтобы спрятали там же все для нашей Анечки.
Приколы над Странной казались смешными только для самого Стаса, но своим заливистым смехом он заражал нас с друзьями, отчего вскоре Странную окружало веселье, в котором она не участвовала.
Я смотрел на нее со стороны: потрепанная годами одежда, волосы под косынкой, цвета которых не видно, лицо осунувшееся, старое какое-то, несмотря на то, что она всего лет на пять старше меня и ей сейчас где-то тридцать или около того. Взгляд у нее измученный такой, прозрачный. Смотрит в одну точку, иногда улыбаясь над теми шутками, что отпускал в ее сторону Стас. И вроде бы нет зла в этих шутках, но обидеться можно. А она не обижается, будто и не слушает вовсе. Кажется, в ее голове играет другая музыка, которой не слышит ни один из нас. И видит она в нас лишь обертку, ей неважно кто и что из себя представляет. Наверное, кроме желанной выпивки ей ничего уже неважно.
— Есть рубль? — прерывает она смешки и подтрунивания, переводя тему в нужное ей русло.
— На бутылку? — уточняет Стас, подмигивая мне и сдерживая очередной приступ смеха.
— Нет, сегодня на цветы надо…
— Ой, да ладно прикидываться! Дадим мы тебе на допинг за весело проведенное время! Правда, ребят?
Стас достал бумажник, отслюнявил пару сотен, затем секунду подумал и протянул Странной только одну купюру.