Глядя на ноги матери, Харриет задумчиво сказала:
— Ты носишь такие же туфли, как те, которые ты носила, когда я была маленькой.
Она еще помнила голубую юбку и маленькую песочницу, видимо, на детской площадке. Кэт в своей голубой юбке наклонилась к ней, держа между пальцами сигарету, над которой вился голубой дымок.
— Пробковые каблуки. Это точно. Какая у тебя хорошая память, — сказала Кэт, — тебе тогда было не больше четырех или пяти лет.
— Я, вообще, многое помню, — ответила Харриет.
Кое-что еще напоминало ей сегодня о давно минувших годах. Возможно, это был свет, косой и золотой, — обычный фон ее памяти.
Кэт с любопытством взглянула на нее:
— Многое? Что именно?
— Места, где мы жили до Кена. В одном было много лестниц, с которых можно было смотреть на железнодорожные пути.
— Это было ужасное место. Жаль, что ты не забыла этого. Я-то, конечно, забыла.
Голос Кэт стал резким. Они редко говорили о тех временах, до Кена, до наступления комфорта и респектабельности.
— Все было замечательно, не так ли? Помню, как я играла на лестницах. Там была еще толстая женщина, которая иногда брала меня в свою комнату и позволяла мне трогать фарфоровые статуэтки животных, а где была ты?
— Работала. Сибил обычно заботилась о тебе, пока меня не было.
— Это были нелегкие для тебя времена.
Харриет частенько удивлялась тому, как Кэт, которая любила красивые вещи и ненавидела не то что бы ссоры и сцены, но даже, вообще, любые проявления сильных чувств, справлялась в той жизни. Тем не менее, она содержала себя и внебрачную дочь, работая в нескольких местах прислугой до тех пор, пока не пришел Кен Тротт, который и спас их обеих. Вот только Харриет не нужно было, чтобы ее спасали.
Кэт продолжала:
— У меня была ты, дорогая. Я хотела заботиться о тебе. Я никому не собиралась позволить встать между нами, что бы мне ни пришлось сделать.
«Кроме Кена и Лизы», — подумала Харриет и едва не засмеялась в полный голос над своей старой обидой, которая все еще вползала в ее душу, напоминая о себе. Харриет было восемь лет, когда Кен взял Кэт с нею в свой первый дом, после чего начался процесс улучшения ванных и кухонь, который достиг высшей точки здесь, на Сандерленд-авеню. Лиза родилась, когда Харриет было десять лет.
Взрослая Харриет знала, что она ненавидела их обоих — и отчима, и сводную сестру, до самой юности. Юная Харриет не понимала, что это за чувство, но оно отделяло ее от семьи. Она жила с этим чувством и другими эмоциями, совершенно не подходящими для жизни в доме Троттов, подавляя их в себе. Она старалась демонстрировать те черты, которые они одобряли или, по крайней мере, терпели, и благодаря этому она стала умной Харриет, решительной Харриет, уверенной в себе Харриет, той Харриет, которая была способна самостоятельно дать отпор, когда кто-то задевал ее. Лиза была прелестной девочкой, очень похожей на свою мать, хорошей маленькой девочкой. Одно воспоминание о ней заставляло Харриет скрежетать зубами. Она понимала, что она, вероятно, была трудным ребенком.
— Бедняжка, — посочувствовала она своей матери.
Кэт была потрясена:
— Я не знаю, почему ты так решила. Я счастлива. Я могла бы закончить свою жизнь где попало, если принять во внимание то, как я ее начала.
Харриет знала, что эта фраза означает: учитывая то, что я оказалась в восемнадцать лет беременна и не замужем. Даже сейчас она понимала страх своей матери. Это было очень серьезно — попасть в такую беду в английской провинции в 1952 году. Кэт трудно было даже рассказывать об этом.
Неожиданно, в этом солнечном саду, мысли Харриет резко переключились с ее ночного видения на другое. От светлого чувства свободы ее унесло куда-то в сторону. Ее замужество закончилось. Она уже выросла, ей двадцать девять лет, у нее нет иждивенцев и нет смысла в жизни. У Кэт был такой смысл, здесь с Кеном, и Харриет было стыдно за свою скрытую детскую обиду. У нее были работа и, наверное, десяток настоящих друзей. Не густо, однако, для тридцати лет жизни. Подумав о куда более страшном одиночестве своей матери в восемнадцать лет, Харриет почувствовала страстное желание проникнуть в душу этой женщины с накрашенными ногтями.
— Расскажи мне об этом. Ты ведь никогда по-настоящему этого не делала.
— Это было так давно, дорогая. Кен — твой отец, ведь так же?
— Ну, пожалуйста.
Харриет в течение многих лет не задумывалась о том, что где-то существует ее настоящий отец. Даже в самые напряженные годы своей самостоятельной жизни она почти не думала об этом и не о нем спрашивала сейчас. А вот Кэт хотелось бы услышать именно об этом. Она боялась и плыла по течению. Рассказ Кэт мог бы выявить корни, которые уходили в те далекие времена, что были еще до появления Кена. Эти корни были зарыты очень глубоко, и она могла бы зацепиться за них.