Он не пытался смягчить смысл своих слов. Он хотел, чтобы она уехала и оставила его в покое. Вчерашняя мимолетная близость исчезла вместе с его японскими воспоминаниями. Он не хотел, чтобы эта девушка вмешивалась в его жизнь, навязывая ему такой образ бытия, который он только вспоминал, как некоторую другую, параллельную жизнь, которой можно было бы жить. Он также не хотел ее пищи. Яркие пакеты принадлежали другой, богатой жизни.
Харриет опустила глаза на тарелку.
— Поездов очень много. Я поеду на одном из утренних. Мне надо возвращаться на работу, — сказала она, подчеркивая необходимость отъезда.
— Да, — согласился Саймон.
Когда они позавтракали, она вымыла тарелки и выбросила остатки. После этого она осмотрела комнату, довольная, что смогла сделать хоть что-то немногое, несмотря на всю свою беспомощность.
— Спасибо, — ласково и по-доброму поблагодарил Саймон.
Он протянул ей руку. Их рукопожатие было официальным, как и в начале их встречи. Он проводил ее мимо дедовских часов к парадной двери.
— Постой минутку, — сказал он.
Она увидела, как он вернулся в кухню и вышел из нее с одним пустым мешком из углового магазина. Затем он прошел в комнату. Харриет видела угол одного из обезноженных кресел и слышала, как открылся шкаф. Потом он снова пришел, неся пластиковый мешок, в котором был квадратный и тяжелый обломок упаковочного ящика из Шамшуйпо. Он протянул ей его.
Харриет посмотрела на него с удивлением.
— Бери. Это твое.
— Вы же не хотите сказать, что…
— Да. Делай с ним все, что хочешь.
Вдруг ему страшно захотелось, чтобы их обоих не было в этом доме. Они оказались переплетенными в видениях, подожженных непривычным виски. Он хотел, чтобы они оба исчезли, хотя и не надеялся, что воспоминания уйдут вместе с ними.
Харриет подошла и онемевшими пальцами взяла у него мешок.
— Спасибо, — неловко сказала она. — Я буду очень беречь ее.
— Делай с ней, что хочешь, — повторил он.
Голос его был твердым.
Он не ответил на ее последнее «до свидания», но стоял у открытой двери до тех пор, пока она не повернула за угол.
Харриет шла к станции. Сейчас она не видела ни магазинов, ни людей, ни безжалостного уличного движения. Мешок ритмично и больно бил ее по ногам. При каждом шаге она слышала легкий шум от ударов деревянных шариков друг об друга. Это было так, как будто игра жила своей собственной жизнью.
Глава 5
Груда ящиков была навалена в середине гостиной, бледные прямоугольники на кремовых стенах указывали на те места, где висели картины. Харриет и Лео демонтировали свои четыре года.
Лео внезапно прекратил упаковывать книги в ящик и сел на диван. Он слышал, как Харриет на кухне открывала и закрывала дверцы буфета. Раздраженный этими звуками, он закричал на нее:
— Твой миксер, мой тостер, разве это все, что осталось между нами?
Харриет показалась в дверях. Она выглядела усталой.
— Это отвратительное, — ответила она, — но неизбежное следствие того, что уже случилось, неужели ты этого не понимаешь? Что кому будет принадлежать, не имеет значения. Ты можешь забрать все, если хочешь. Но квартира должна быть освобождена, потому что мы продаем ее, и все это барахло должно быть куда-нибудь вывезено. Почему ты не помогаешь вместо того, чтобы сидеть здесь?
— Я не хочу помогать. Я не хочу, чтобы мы делали этого. Почему мы не можем остановиться и забыть о том, что произошло?
Устало, потому что они уже десятки раз обсуждали эту тему, Харриет сказала:
— Этого нельзя забыть. И ты и я понимаем это.
Они занимались таким фехтованием в течение нескольких недель. Они встречались всего несколько раз, но каждый раз они должны были пройти этот изнурительный путь.
Лео хотел вернуться к тому моменту, который был до того, как Харриет увидела игру света и тени над телом девушки в студии. Он хотел притвориться, что ничего не произошло, он хотел договориться об этом обмане, сделав вид, что они всегда были счастливы, за исключением одного его незначительного упущения. Он говорил о детях, воображая себя отцом, и упрекал Харриет за отказ.
Харриет понимала, что его настойчивость исходит из потребности возражать ей по любому поводу. Горечь двигала ими. Если бы она захотела остаться, склеить осколки, то Лео потребовал бы разрыва. «Невозможна такая вещь, — подумала Харриет, — как дружеский развод». Она держалась за свое решение с твердостью, которая удивляла ее саму. Она помнила также, как муж проклинал ее за холодность и непреклонность. Ну что ж, она и ведет себя соответственно. И она с холодным облегчением радовалась тому, что у них нет детей, которые были бы свидетелями их развода или пострадали бы из-за него.