Но самые потаенные уголки моей души, до которых еще не добрался отрезвляющий яд, изо всех сил старались заявить о себе. Дрожали от страха, что их не заметят, и от ожидания – они так долго слепли в темноте.
…Она на воспротивилась мне, когда я сбросил на пол шелк ее халата. Меня не покидала мысль, что когда-то я делал это с азартом охотника за сокровищами, но все в жизни меняется. На смену страсти приходит что-то глубокое, подпитываемое желанием не кидаться в огонь чувства, а окунуться в спокойную воду, таящую в себе непознанное.
Нет игры увлекательнее, чем исследовать каждую клеточку тела изнывающей от желания женщины. Когда я наклонился к ее губам за невинным и по-детски откровенным поцелуем, она шепнула мне:
– Ну… войди же.
Слова, которые являются последним связующим звеном с реальностью и окутывают пеленой сладкого бреда. Слова, умереть, услышав которые, так мучительно и желанно.
…Я проснулся под утро. Сумерки еще не рассеялись. Тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и посмотрел на Лианну. Она спала, обнимая подушку. Одним из моих соблазнов всегда был соблазн овладеть женщиной вот так, когда она еще спит или же пытается выбраться из мира снов, нерешительно сопротивляясь мужчине. Но я решил оставить все, как есть. Мне не хотелось тревожить ее даже поцелуем.
– Перебесишься, гаденыш, – говорила мне мадам, и я это допускал.
Или же характер. Спокойствие меня утомляло. Я испытывал желание постоянно двигаться – желательно, вперед, не привык сожалеть о неоправданных надеждах и полагал, что лучший способ что-то узнать – испытать на собственной шкуре. Жизненный опыт нельзя приобрести, следуя по безопасным и проверенным дорогам.
При всем при этом я не считал себя человеком, у которого нет ничего святого. Конечно, многие люди из моего окружения со мной не согласились бы, но я не имел дурной привычки смотреть на других. Человек может быть кем угодно, но только не праведником и не святым. Ведь не я решил, что большинство путей получения удовольствия от жизни являются порочными или запретными. А что касается кармы… я о ней задумывался, когда мучался похмельем. А мучался я им ох как редко. Можно сказать, не мучался вообще.
Пожалуй, самой вредной из моих привычек была склонность к самоанализу. В попытке избавиться от нее я когда-то называл самоанализ другим, по моим понятиям, гораздо более унизительным словом: «самокопание». Видимо, я пытался заставить себя сморщить нос и сказать: «Фу, Брайан! Такой умный, уверенный в себе человек – как ты можешь опускаться до самокопания?»
От самокопания я отучиться не смог. Виноваты в этом были не только гены, но и склад характера. Если я не мог объяснить себе какой-либо шаг или ситуацию, это начинало меня нервировать, и я принимал решение докопаться до сути. Самоанализ был одной из граней калейдоскопа, через который я смотрел на жизнь. Пожалуй, единственной, которая не являлась цветной. Она говорила правду, какой бы жестокой эта правда не была.
Именно из-за этой привычки – а, может быть, и не только из-за нее – я провел половину следующего дня в раздумьях, методично наполняя пепельницу окурками сигарет.
Я думал о Лизе. Любил ли я эту женщину когда-нибудь? Нет. По крайней мере, я считал, что любовь – это что-то абсолютно другое, и мои чувства с любовью ничего общего не имеют. В том, что я испытывал, не было ничего теплого – ни симпатии, ни нежности. В нем не было даже жалости. Обратная сторона любви? Ненависть? Странное чувство, которое росло во мне и вместе со мной, искажалось в результате личностных изменений.. Женщина моего отца. А воспринимала ли она его как мужчину? Как любимого человека? Я в этом сомневался. И скажу даже больше: я в это не верил. Такие женщины рано или поздно превращают мужчину в раба. Отец был сильным человеком. Но Лиза оказалась сильнее.
…После первой ночи, проведенной с ней, я проснулся один среди мокрых подушек. Не в ее привычках было просыпаться рядом с мужчиной. Я был уверен, что причина этому – боязнь постоянства. Она свойственна животным. Не оставлять своего запаха. Не приручить. Не давать обязательств, и, соответственно, не принимать их.
Наверное, так плохо мне было впервые в жизни. Я чувствовал себя совершенно опустошенным – так, словно вернулся из пустыни, где не выпил ни капли воды, и пески иссушили мою душу до самого дна. Страх потерять рассудок – вот что я испытывал. Кроме того, мне было невыносимо стыдно за содеянное. Нет, не так, как бывает стыдно за проступок. Стыд за желанную непристойность – самый мучительный из всех существующих. Мне хотелось повторить это еще раз. Бессчетное количество раз. Убедиться, что у души есть второе дно, и, пока пустыня доберется туда, можно успеть…
…Я закрыл лицо руками и застонал от желания. В минуты, когда эта женщина становилась такой реальной и осязаемой, у меня появлялась чудовищная по своей сути мысль – я мог бы убить ее. И моя рука не дрогнула бы. Я мог убить ее и освободить себя от этого бесконечно тянущегося следа из прошлого. Хотя я понимал, что и ее смерть меня не избавит и не излечит.
Посмотрев на приоткрытое окно и подумав о том, что неплохо было бы надеть теплый свитер, я закурил в очередной раз и услышал звонок телефона.
– Звонок из другого штата, сэр, – сообщила мне телефонистка. – Вы хотите его принять?
– Почему бы и нет, – согласился я.
– Соединяю.
В трубке послышался длинный гудок, после чего знакомый голос коротко сказал:
– Да? Я слушаю.
– Оказывается, у нас телепатическая связь, – усмехнулся я. – Я о тебе думал. Ты чувствовала?
– Ну конечно, малыш, – ответила мне Лиза. – Я даже знаю, о чем ты думал. О том, чтобы меня убить. Но перед этим изнасиловать. Я права?
– Во всяком случае, от истины ты недалека. Чем обязан?
– Зачем же так официально? Может, сперва расскажешь мне, как ты поживаешь?
– Все великолепно, как всегда. У тебя такой странный голос. Наверное, ты приготовила мне сюрприз? Хочешь сообщить мне какую-нибудь приятную новость? Ты решила выйти замуж и оставить меня в покое?
– Нет, замуж я пока не собираюсь, – сказала Лиза, рассмеявшись. – А сюрприз я приготовила, но будет ли он приятным для тебя? Может, сказать тебе, что я беременна?
– Это плохая шутка, – предупредил я.
– Ну хорошо, – смилостивилась Лиза. – В общем, мой милый мальчик, я решила послать все к чертям…
– Вот это действительно отличная новость! – не удержался я от иронии.
– … и оставить дом твоего папочки, – продолжила моя собеседница таким тоном, будто я ее не перебивал. – Моя подруга переехала в Нью-Йорк. Она рассказывает, что у вас хорошо. Это так?
Сигарета выскользнула из моих пальцев и упала на ковер. Я поспешно наклонился и, подняв ее, стряхнул остатки пепла.
– Смотря где ты будешь жить, – заговорил я, когда ко мне вернулся дар речи. – Есть районы получше, есть районы похуже…
– А какой самый хороший?
– Подальше от меня.
– Послушай, Брийян, – сказала она. – Я не собираюсь киснуть тут всю жизнь. Я не работаю. Я только трачу деньги твоего отца. Мне, разумеется, хватит их надолго. Но такое положение дел меня не устраивает.
– Ты могла бы переехать и не сообщать об этом мне. Это огромный город. И вероятность встретить кого-то знакомого практически нулевая. Так зачем же ты сейчас говоришь о своих планах?