ГЛАВА 11
Утром Мэри проснулась в своей кровати, открыла глаза, зевнула и с удовольствием потянулась. Она хорошо выспалась – никто не будил ее, ничто не мешало спать. Кровать Рэндела была аккуратно застелена. Мэри обвела спальню глазами и вспомнила вчерашний спектакль – «Сказки Гофмана»: костюмы, музыка, танцы и устремленные на сцену взгляды зрителей. Никому не было дела, когда она вернется домой и придет ли вообще. Мэри громко рассмеялась.
В гостиной, ванной комнате и на кухне царил образцовый порядок. Дом словно ждал ее пробуждения, погруженный в неяркий свет облачного лондонского утра. Кто-то другой накормит Рэндела. Она может спокойно одеться, приготовить хороший завтрак и под звуки музыки радио съесть его, наслаждаясь тишиной и покоем, в своей лондонской квартире.
Мэри вымыла посуду и прошлась по комнатам, думая о том, что впервые в жизни она находится в своей квартире, где все вещи до тех пор останутся на своем месте, пока она не пожелает передвинуть или убрать какую-либо из них. Мэри остановилась в дверях спальни и с удовлетворением отметила про себя, что она очень аккуратная женщина. «Да, скорее всего, это так», – согласилась она вслух сама с собой.
Неожиданно она рассмеялась. Все прекрасно – она украсит комнату комнатными растениями, станет выращивать цветы… А еще она отправится на Портобелло-Роуд и купит красивый бокал из тонкого хрупкого стекла старинной работы, изысканную фарфоровую тарелку, красивое блюдце и чашку.
Потом она вспомнила про репродукции, которые купила вчера. Она нашла их, свернутые трубочкой, и развернула на чистом столе в гостиной. «Танец в Бужевале» Ренуара и «Антиб» Моне.
Репродукция Ренуара была похожа на взрыв лилово-багровых красок, праздничных, чувственных и печальных. Ее руки окрасились в розовый цвет, когда она разглаживала ее на столе. Эту репродукцию Мэри повесила на стену в спальной комнате.
Дерево Моне создавало совсем другое настроение. Мэри вспомнила Антиб, где они когда-то бывали с Рэнделом. Она прикрепила ее над столом в гостиной. На столе лежал ее новый роман, открытый на очередной главе. Вдоволь налюбовавшись картиной, Мэри взяла в руки рукопись и попыталась сосредоточиться.
Каждое утро, когда голова свежая, а тело полно энергии, она сможет заниматься своим романом. Никто не увидит ее. Никто не помешает. Она сможет спокойно и с удовольствием работать: раскладывать листы прямо на ковре или кровати, громко произносить слова и фразы, чтобы почувствовать и услышать их звучание.
Мэри смотрела на аккуратно исписанные листы. Она специально оставляла достаточно места между строчками, чтобы потом легко было править, вписывая слова в пропущенный интервал и зачеркивая ненужное. Она любила эти строчки, потому что каждое слово, каждая фраза были ее созданием, вышли из глубины ее сознания и души.
Она взяла рукопись в руки и крепко прижала к груди. Сейчас она более, чем когда-либо, ощутила, что ее романы стали неразрывной частью всего ее существа. Подобное чувство она испытывала к своим детям. Она их зачинала, долгие месяцы вынашивала, и наконец они появлялись на свет, навсегда оставаясь частицей ее самой, ее физическим продолжением. А романы становились ее духовным продолжением. И что самое забавное, точно так же, как и дети, носили имя Рэндела. И детей, и свои романы она беззаветно, по-матерински любила.
Воспоминания о вчерашнем спектакле в лондонском «Колизее» несколько оживили ее. Мэри находилась в великом театре, под сводами которого звучала великая музыка. Неожиданно ее пронзила мысль: ей необходим развод, тогда она будет свободна.
Мэри снова перелистала страницы нового романа, своего лучшего романа. Вполне возможно, что на его обложке будет написано: «Хозяин», роман Мэри Квин…если только она будет свободна.
Сейчас Рэндел находится в безопасности. Даже если время от времени с ним будут случаться подобные приступы болезни, он все равно будет восприниматься окружающими как профессор, как известный писатель. Даже если он никогда больше ничего не напишет, он сможет преподавать, пока не выйдет на пенсию.
А что она? В отличие от Рэндела у нее не было степени доктора философских наук, не было работы. Надеяться на алименты? Ведь даже если бы она имела деньги за свои книги, они все равно оставались бы случайным заработком.
Мэри вздохнула. На улице, за стеной разговаривали люди. Она взглянула на репродукцию Моне. Одинокое дерево стояло, изогнувшись над водой. Оно было все еще зеленое, у его основания плескалось нежно-голубое море, и все это растворялось в прозрачном осеннем воздухе.
У входной двери послышался шорох. Подойдя к ней, Мэри увидела просунутое под дверь письмо Бет.
«Октябрь, 17
Дорогая и любимая! Как поживает папа? Как ты? Надеемся, что у вас все в порядке. Наконец мы в Греции (здесь разница во времени два часа). Мы приземлились в три пятнадцать по местному времени. Увидев в здании аэропорта черные мраморные полы и ступени белого мрамора, мы поняли, что мы действительно в Греции! Потом мы увидели оливковые деревья, Парфенон, залитый солнцем…»
«Парфенон… всего в нескольких часах лета отсюда…» – Мэри собрала крошки с тарелки. Она отложила письмо Бет, чтобы прочесть позже, растягивая удовольствие. Убрала постель и позвонила в Фэйерлон. Трубку поднял Роб, и Мэри сказала ему, что не придет сегодня.
– Как чувствует себя Рэндел? – поинтересовалась она.
– Этой ночью он немного поспал, – ответил Роб.
– Очень хорошо, – сказала Мэри. – Сегодня я не встречаюсь с Джин. Не передадите ли вы Рэнделу, что я звонила и что сегодня отнесу его очки в ремонт, а завтра принесу новые блокноты и цветные мелки.
Роб обещал ей, что обязательно все передаст. Мэри, поблагодарив его, повесила трубку.
Весь сегодняшний день принадлежит ей, и она может делать все, что ей заблагорассудится, а Рэндел пусть остается там, где он есть, и мочится там, где ему нравится. Мэри закрыла дверь своей комнаты и вышла на Кенсингтон-Черч-стрит. В кармане у нее были деньги и карта города, а вокруг нее шумел огромный Лондон.
Мэри вспомнила, что видела магазин с выставленными на витрине очками на Ноттинг-Хилл-Гейте, и направилась туда. Когда она входила в магазин, позвонил колокольчик.
– Мне нужна новая оправа для очков моего мужа, – сказала она высокому худому мужчине за конторкой.
Служащий взял очки Рэндела и внимательно стал их разглядывать.
– Интересно, что джентльмен сделал с ними, чтобы довести до такого состояния? – спросил он.
– Я думаю, что ему осточертело смотреть на мир сквозь очки, – ответила Мэри.
– О-о-о, – протянул мужчина, продолжая вертеть очки перед собой.
– Как скоро они будут готовы? – спросила Мэри.
– Позвоните нам через две недели, – ответил служащий.
Мэри поблагодарила его и вышла из магазина.
Словно заправский лондонец, она быстро купила билет в метро и отправилась на Тоттнем-Корт-Роуд, думая о Парфеноне, залитом лучами утреннего греческого солнца.
Горожане ехали на работу. Мэри устроилась в вагоне среди шуршащих газет, предвкушая, как она спустится по Крейт-Расселл-стрит и войдет под величественный серый фронтон Британского музея.
Этот день принадлежал ей. Она шла не спеша, вдыхая свежий утренний воздух. Ее мягкие черные туфли располагали к пешим прогулкам. Никто в мире не знал, куда она направляется. Такой же свободной она могла бы быть всегда.
«Не будь глупой, – сказала Мэри сама себе, бродя по огромным залам музея. – Рэндел никогда не будет платить тебе пособие по содержанию в случае развода. У тебя есть всего лишь диплом об окончании школы. Не более того. Вначале тебе надо найти постоянную работу. Но на что ты можешь рассчитывать? Разве что на работу официантки или клерка. Но в таком случае не осталось бы времени писать книги».