Тонкая молодая поросль риса теряется в гуще куриного проса, травы и камыша, и нужно напрягать уже уставшие от зелени глаза, чтобы разглядеть ее. Наше поле было когда-то болотом — царством буйного разнотравья, насекомых, диких гусей и уток. Зеки осушали болото с начала пятидесятых, постепенно, год за годом. Но и после осушения в этой солончаковой впадине мог расти только рис, воду отсюда почти никогда не спускали. Сорняки вообще не выводились, несмотря на то, что участок возделывался, землю рыхлили и удобряли. Любая растительность здесь сразу же разрасталась необычайно пышно и буйно. Казалось, невозможно дочиста прополоть это поле руками — травинку за травинкой, корешок за корешком.
Но, с другой стороны, с этой задачей могли справиться только человеческие руки. Да и какие могли быть трудности — разве стоит чего-нибудь труд заключенных?
Раз-два, раз-два! Стебелек риса появляется из растущей вокруг спутанной травы. Иногда, выбрав все сорняки, видишь пустую ямку, вернее, жидкую глину. Риса нет и в помине.
— Осоку всю выбирайте, весь клубень.
— У камышей корни, корни тащите!
Начальник Ван ходит по кромке поля и командует.
Интересно, как можно вытащить все корни камыша? Они сплетаются под землей так, будто все камыши на болоте растут из одного гигантского корня. А как вытащить весь клубень осоки? Его лекари зовут «сытью», и прячется он глубоко в темной жиже. На день нам выделялось для прополки по пять фэней[4], но хотел бы я посмотреть, как обычный человек справится хотя бы с одним фэнем этих зарослей.
Оставляя корни в земле, заключенные украдкой обрывали торчащую на поверхности траву, сминали ее в ком и прятали под водой. Бросать траву на кромку поля не хотелось — мог увидеть начальник. Но если кто-нибудь не вытаскивал камыш с корнем, а только ломал под водой, то в полый стебель устремлялась вода, всплывали пузыри и раздавались глухие булькающие звуки, словно спешившие донести на схалтурившего зека.
— Корень здесь ни при чем. Это у меня в животе бурчит. — Обвиняемый криво усмехался.
— Хорошо, громко у тебя это получается, — говорил кто-нибудь рядом, — и запаха нет. Вот только сырой травой потянуло, как будто это ишака пучит…
Вокруг смеялись.
Обязательно нужно было найти, отыскать что-то, что могло вызвать шутку, смех. Иначе как прожить день? Иногда кто-нибудь тоненьким голоском пел:
Был полдень. Солнце палило с особой яростью, густая зелень тяжело клонилась к земле. Лениво переговаривались дикие утки, квакали лягушки. Воздух загустел, стал тягучим и клейким. С гор, с перевала, вдруг прилетела волна горячего ветра — это обжигающе дохнула лежащая за горами пустыня. Камыши шелестели и терлись друг о дружку с металлическим звуком, грязная, мутная вода успела нагреться, и ногам было тепло. У работяг сил на разговоры уже не оставалось — только на то, чтобы механически рвать траву. Дневную норму надо выполнять. На дамбе висит длинное полотно со словами: «Исправляйся, к добру стремись — впереди светлая жизнь».
Я ходил по полю с лопатой на плече. Если посмотреть с дамбы, то поле, наверное, похоже на лицо, покрытое пучками желтых сухих, выцветших на горячем солнце волос, между которыми поблескивают грязные, мутные капли пота — лужи. Воздух был насыщен зловонными испарениями.
Наверху ясное, чистое небо, внизу — темно-зеленая земля. Прозрачность, глубина, изящество. Но между ними — утомительная для глаза возня черных фигурок.
Неожиданно над залитым водой полем послышались радостные возгласы. На дамбе главного канала показалась повозка с едой.
Четыре упряжки тащили громадные плетеные кузова с пайками, сзади ослик тянул большой бак с водой. Весь караван двигался в тени под ивами. Черт побери! Невозможно смотреть, как медленно, словно нарочно не спеша, они едут! Какие там овощи? Похоже на запах пареной капусты и редьки. И самое главное — хлебец, который полагается к обеду. Но как же нелегко все это съесть! Все не так просто — взял и съел.
Начальник Ван дунул в свисток. Зеки, будто сорванные взрывом, метнулись, понеслись к остановившимся у канала повозкам.
Бежать, бежать как можно быстрее! Первым достаются хлебцы побольше, последним — те, что на дне корзины, совсем расплющенные.