Она выбежала в другую комнату и вернулась, держа чашку горячего имбирного отвара.
— Ну-ка выпей скорей горячего. Я давно приготовила. Жду, жду — уж не знала, когда и вернешься. Нехорошие мысли даже начали в голову приходить — вдруг ты утонул…
Ее бормотание, испуганное и сварливое одновременно, успокаивало, я вдруг почувствовал настоящую заботу о себе. Удивительное создание — женщина! Непонятное и непредсказуемое. Чего здесь было больше — жалости, тревоги, сочувствия? Или все же — так называемой любви? А может, всего понемножку? Или вообще ничего особенного: просто помощь тому, с кем живешь рядом…
После чашки горячего горьковатого отвара я ощутил тепло и покой. Смерзшийся комок внутри растаял. Но кожа моя, как ни странно, оставалась очень холодной — будто я до сих пор плавал в ледяной воде. Я весь покрылся мурашками. Она залезла на кан и стала разминать мне руки и грудь — теми же движениями, какими только что месила тесто.
— Так тебе и надо! Зря ты не утонул. Вот утонул бы — устроили бы в твою честь траурный митинг. Да еще признали бы тебя коммунистом!.. Подвиг он совершил! А кто-нибудь тебе хоть доброе слово сказал? Странно, что еще никто не заявил, что ты хотел эту дыру расширить! Тебя, видно, жизнь мало била…
Под ее руками кожа потеплела, порозовела. У меня возникло ощущение, будто я парю в небесах на облаке. Я совсем расслабился. Ее лицо ускользало куда-то, улетало, как волшебный воздушный змей… Как хорошо, когда в доме есть женщина! А что говорила она? «Как хорошо, когда в доме есть мужчина»! Нет, на самом деле она что-то говорила насчет «товарищества из двух единоличных дворов». Мысли мои путались, я тихонько засмеялся.
— Ты чего смеешься? По-твоему, я не права? — Она шлепнула меня по щеке. — У! Поглядел бы на себя. Лицо до сих пор как лед… Давай я его у себя на груди погрею.
Она расстегнула пуговицы ночной рубашки и распахнула ее. Перед моими глазами возникли два белоснежных цветка лотоса. Белоснежные цветы с ярко-красной точкой в центре. Цветы тихо покачивались на глади чистого водоема. Они были крупнее, нежнее и прекрасней тех, что я хранил в своей памяти.
Как это удивительно! Я вдруг почувствовал то, чего не знал прежде. Это любовь? Я притянул ее к себе и крепко сжал в объятиях…
— Вот ты какой на самом деле! — Ее голос доносился словно откуда-то из-под воды, со дна озера.
— Да… я и сам не знал… — Я засмеялся. Смех был мучительным и восторженным одновременно, от него, как от судороги, перехватывало горло. Я смеялся — чем дальше, тем громче, мое тело сотрясалось, на глазах выступили слезы.
— А ты можешь… еще? — До меня снова откуда-то издалека доплыли звуки ее голоса.
— Могу! — сказал я свирепо.
Глава V
1
К середине октября рис был полностью убран. На затесавшемся среди солончаков лугу вдруг выросло более десятка высоченных стогов. Эти золотые исполины были видны издалека и напоминали древние постройки из камня, поставленные посреди гладкой равнины неизвестно для чего. Днем казалось, что стога облицованы полированным камнем — так они ослепительно блестели на солнце. Вечером стога преображались, на них играли мягкие красноватые отблески заката, превращая их в летящие облака, которые постепенно исчезали в вечерней мгле…
В тот день воздух был прозрачным. Легкие облака плыли по небу. Светило яркое и теплое солнце. Наверное, потому и сам я ощущал необыкновенную легкость.
— Мой дорогой пастух, я чувствую, что ты изменился, — вдруг проговорил Вороной, на котором я ехал. — В ударах твоего кнута я чувствую силу, как и в твоих ногах, которые обхватили мои бока. В крови у тебя кипит свобода. Ты стал ближе к другим творениям природы, а значит, сделал шаг вперед.
— Все так, — сказал я. — Поэтому я и решил уйти. Да, уйти! Мне необходимо движение, я хочу сбросить все путы, которые мешают моему телу. Фейербах, например, когда слишком долго прожил в глуши, в деревне, понял, что его мысль перестала двигаться. Мне нужен простор, я должен многое увидеть своими глазами!
— А здесь тебе простора мало? — Вороной перескочил через какую-то канаву. — Посмотри, какое здесь высокое небо, какая бескрайняя степь, какая прекрасная дикая природа…
— Тебе этого просто не понять! Я пойду туда, где много людей! Я должен слышать людские голоса, я должен поделиться своими мыслями с другими.