— Если тебя возьмут, мы будем тебя ждать.
Не удержавшись, я рассмеялся.
— Ой-я! Ты сама-то не забывай, откуда вышла. Ладно, не будем спорить. Когда-нибудь решим с ребенком. Я скажу когда.
Ветер раздвинул ветви деревьев, я увидел в просвете серое небо. Через миг этот просвет исчез. Гроздь красноватых фиников висела на ветке. Сморщенные финики были влажные, наверное, пропитались водой. Мне почудился во рту их сладкий вкус. С листьев срывались редкие капли. Они застывали на полиэтиленовой пленке, которой мы пытались укрыться, и блестели, как жемчужины. А некоторые перекатывались с места на место и казались живыми существами.
— Хэй Цзы вернулся, — сказала она бесцветным тоном.
— Ага.
— Я достала тебе одну удивительную штуку! — Она живо привстала, а потом снова прижалась к моей груди. — Только пока не скажу что.
Меня это как-то не очень заинтересовало, но я все же спросил:
— А что?
— Отгадай. Ты давно хотел это иметь.
— Как же я отгадаю? — Я не мог вспомнить, чтобы я о чем-то ее просил.
На ветку над нами села белогрудая сорока и затрещала. Она непрерывно наклоняла свою маленькую красивую головку то в одну, то в другую сторону и косилась на нас. Сорока была похожа на ученого-зоолога, который прилежно изучает неизвестных ему особей.
— Сорока — вестница счастья, — сказала она тихо. Потом, помолчав секунду, спросила: — А что ты пишешь каждый вечер?
— Ничего особенного.
— Дневник?
— Да.
— Но ведь мы живем без всяких событий, каждый день одно и то же. А я вижу, что ты каждый день долго пишешь.
Я отодвинул ее и сел.
— Вот что я скажу тебе, Сянцзю. Ни в коем случае нельзя никому говорить, что я что-то пишу. Чтобы ни одно слово не просочилось. Понятно?
Она тоже села на примятой траве и, как-то по-особому изящно выгнувшись, стала поправлять рассыпавшиеся волосы.
— Я все понимаю. И никогда ни с кем про это не говорила. Да только все равно — разве нам это спокойствия прибавляет? Какая тебе разница — «буржуазное право», не «буржуазное право»[15]. И какое вообще отношение имеет это «буржуазное право» к нам?
— Ты читала то, что я написал?
— Не читала. Да и все равно ничего бы не поняла. Только увидела, что какое-то «буржуазное право» выше феодального, и потом уже совсем непонятно.
— Ну, раз не поняла, то нечего и говорить! — Я встал. — Ладно, пора. Дождь кончился.
Мы вывели лошадей из леса. Дождь совсем перестал, воздух был прохладным и свежим. На западе в щель между свинцовой тучей и иссиня-черной линией гор проглядывал золотой краешек солнца. Немой, как все дурачки, слишком усердный там, где не надо, успел уже выгнать лошадей на выпас к солончакам.
— Черт бы его побрал! — Я вскочил на Вороного. — Если они сразу после дождя наедятся травы, с животами потом у них будет ой как худо. Поехали. Залезай!
— Дама должна сидеть впереди. — Она кокетливо засмеялась.
— На что это будет похоже? Спокойно можно и сзади.
— Да ты никак боишься? Кто нас увидит, да и что можно издали разобрать? Придется мне специально кликнуть людей, чтобы на нас посмотрели!
— Залезай, залезай! От твоей болтовни уши вянут! А болтать некогда. — Я помог ей залезть. Она села сзади.
— Хэй Цзы, когда возвращается, всегда с Хэ Лифан обнимается и целуется. Она сама рассказывала. В Пекине прямо на улицах иностранцы целуются! А ты одного боишься, другого!.. — закончила она обиженно.
— Иностранцы — это иностранцы…
Когда проезжали мимо поля, она тихо вздохнула:
— Хэй Цзы обещал вернуться к праздникам, а в результате чуть ли не на двадцать дней задержался. И никто с него денег не удержал. Даже заикнуться не посмели. А представляешь, что было бы, если бы мы опоздали!..
— Да уж. Ты все-таки постарайся запомнить, кто мы такие. Мы не только не можем делать то, что делают иностранцы. Мы не можем делать даже то, что делают нормальные китайцы. Такова теперь наша судьба. — Мы ехали слишком медленно, и я пришпорил Вороного.
2
В конюшне мы увидели управленца из соседней коммуны в мокрой синей холщовой куртке. Он прислонился к одному из столбов навеса, рядом стоял Цао Сюэи.
— Наконец-то! Промокли? — окликнул нас Цао Сюэи и подмигнул.
Я не ответил ему, продолжая загонять лошадей под навес. Потом помог Немому привязать их.
Цао Сюэи с управленцем подошли поближе.
— Вот, все здесь. Всего двадцать, — проговорил Цао. — Посмотрите.
Тот стал внимательно разглядывать лошадей, смотреть зубы. При этом он все время прищелкивал языком.
15
В 1975 г. левыми радикалами была развернута кампания «ограничения буржуазного права», нацеленная на закрепление уравнительного распределения, отмену материального стимулирования трудящихся.