— Это что же? Может, позвать ее, чтобы она подтвердила?
— Да неплохо бы. — Он заулыбался, потер руки. — Я помню, в прошлом году заявление о заключении брака тоже ты писал.
— У секретаря Цао хорошая память, — сказал я.
Он как будто неожиданно нашел себе оправдание и снова взял ручку.
— Ну, что ж, раз вы оба согласны, почему бы руководителю не утвердить? Женились по согласию, теперь чувствуете, что вместе не можете жить. Потом, глядишь, опять сойдетесь. Сейчас люди часто расходятся, но и сходятся снова тоже часто.
Руководитель — это он. Одним росчерком Цао Сюэи поставил свою подпись.
Я вдруг ощутил острое чувство утраты — как будто я только что лишился чего-то очень для себя дорогого. Я машинально встал и взял со стола бумагу. Печать, подпись. Эти смешные значки определяют теперь наши судьбы. Я сказал:
— Думаю, мне лучше вернуться в комнату к Чжоу Жуйчэну. Так или нет?
На его лице мелькнула какая-то настороженность, но тут же пропала, и он заботливо предложил:
— Может быть, лучше пока не спешить? В этой комнате давно никто не жил, она всю зиму не отапливалась. Вот когда потеплеет, можно туда переезжать. Ведь у вас две комнаты? Вы оба можете там пока пожить.
— Мне хотелось бы переехать как можно скорее.
— Ну, смотри, — он развел руками.
В последний момент я успел заглянуть ему в глаза. Только сейчас я понял, что имела в виду Сянцзю тогда, в овчарне. Но он подписал мое заявление. Какой счет еще я могу ему предъявить?
Когда я поужинал, была уже ночь. Печальная ночь, заставлявшая острее чувствовать свое одиночество.
Она закончила мыть посуду и, отдернув занавеску, вошла ко мне в спальню. Щелкнула выключателем. Комнату залил больно бьющий по глазам свет. Я зажмурился. Мне не хотелось смотреть ей в глаза. Она, как всегда, присела на краешек кана и начала втирать в руки увлажняющий крем. Она любит ухаживать за собой и этим так не похожа на женщину, выросшую в бедной крестьянской семье. Если бы не лагерь, ее жизнь могла сложиться совсем по-другому.
Она все растирала руки, а я никак не мог решиться заговорить.
Женское долготерпение известно. В конце концов я не выдержал и, кашлянув, сказал:
— Сегодня утвердили наше заявление.
Я подчеркнул слово «наше».
Она по-прежнему молчала, внимательно рассматривая свои пальцы. Я привстал, вынул из кармана бумагу и положил возле нее на кан.
Она молча покосилась на листок, потом взяла его и вдруг разорвала пополам.
— Эй! — выдохнул я, но ничего не смог больше добавить. Только испуганно всматривался в ее лицо.
Она не поднимала глаз, опять сосредоточившись на своих руках. Потом спокойно сказала:
— Как будто в игрушки играем. Когда женишься, всем все равно. Когда разводишься — тоже всем наплевать. Должны же существовать хоть какие-нибудь правила.
— Конечно, конечно! — поспешно согласился я. — Но мы что же, должны ехать все эти игрушки оформлять в госхоз?
— Ну! — Она усмехнулась. — Голова-то у тебя вроде должна варить. Разве мы, когда женились, в госхозе оформлялись?
Ну, конечно же! Я только теперь понял. Когда в прошлом году Хэй Цзы принес нам разрешение, я долго думал, ехать или не ехать в госхоз. В бригаде утвердили, а там вдруг упрется кто-нибудь. Мы оба с ней решили, что ехать не стоит. А потом этого разрешения сверху никто у нас не спросил. Так мы и «поженились».
Я выдавил смешок. Выходит, мы, находящиеся «под контролем масс», целый год на незаконных основаниях жили семейной жизнью!
Я-то про все это забыл, а она помнила. Она бросила на меня полный ненависти взгляд:
— Ты врал, когда говорил, что хочешь на мне жениться! — Черты ее лица заострились, губы искривились. — Ты подлец! А я только сейчас тебя разглядела!
Ее слова прозвучали как пощечина, но я сдержался и ответил спокойно:
— Ты ошибаешься. С самого начала я был честен с тобой. — Я вздохнул. — Просто мы с тобой словно сыграли спектакль. Или увидели все это во сне.
И тут как будто что-то в ней надломилось. Она заплакала и стала похожа на маленькую обиженную девочку.
— Я всегда говорила, что ты зверь. Зачем ты меня мучаешь? Уходишь — так уходи, и нечего тут сопли разводить… Так нет, тебе обязательно нужно все приукрасить. Мог ведь просто сказать: «Я ухожу». И ушел бы. И никто бы тебя не держал…
— А откуда ты знала, что я непременно уйду? — спросил я.
— Откуда! Да я все в тебе знаю. — Она прильнула ко мне. — Думаешь, у меня глаз нет? Стал бы ты разводиться со мной, если бы не решил отсюда уйти? Ты двадцать лет в лагере просидел, а так и остался глупым мальчишкой… — Она вдруг прижалась горячими губами к моему уху и зашептала: — Ложись! Я хочу, чтобы сегодня ночью тебе было хорошо. Так хорошо, чтобы ты никогда не смог меня забыть…