— Она могла бы спать на диване.
— Кто?
— Эта девушка. Конни Эскобар. Ей негде переночевать.
— Пепе Монсон, не хотите ли вы сказать, что вы разбудили меня только затем, чтобы пристроить эту вашу…
— Тс-с! Она здесь, за дверью.
— Прекрасно! Пусть там и остается. Можешь отправляться вместе с ней ко всем чертям! А теперь убирайся! Немедленно!
— Рита, сейчас я тебе все объясню. Но пожалуйста, сначала впусти ее. Она чуть жива.
Мачо Эскобара не пришлось поднимать с постели. В обеих комнатах его номера горел свет, а сам Мачо в синем костюме и свободно висящем полосатом галстуке слушал проигрыватель, заряженный целой серией пластинок. На столе перед Мачо стояли бутылки и чаша со льдом, в одной руке он держал сигарету, в другой — стакан. Улыбка кривила его рот. Судя по лицу, Мачо пришлось немало пережить, но было видно, что он еще не разучился плакать — карие глаза за длинными ресницами были на редкость влажными и удивительно невинными, а веки набухли от слез.
— Если она не хочет меня видеть, я не буду настаивать, — сказал он. — А она хотя бы объяснила почему, мистер Монсон?
— Она пережила потрясение и говорит, что ей нужно некоторое время, чтобы все обдумать и успокоиться.
— Она больна?
— Пожалуй, в некотором роде.
— Но тогда я не понимаю, почему бы ей не вернуться к семье. Здесь ее мать, а теперь и я сюда приехал, но она отправилась к вам. Вы врач, мистер Монсон?
Пепе объяснил, кто он такой. В глазах Мачо вспыхнули смешинки, он чуть было не расхохотался, но взял себя в руки и серьезно покачал головой:
— Нет, смеяться тут нечему. Если бы у Конни было хоть малейшее чувство юмора, я сказал бы, что это остроумно. Но у нее его нет. — Он поставил стакан, погасил сигарету и чуть наклонился вперед. — Это начинает серьезно беспокоить меня. Вы должны сказать мне, где она сейчас, мистер Монсон. Кстати, может быть, вас следует называть доктор Монсон?
Пепе холодно посмотрел на него и не ответил. Мачо дернул плечом и продолжал:
— Не знаю, говорила ли она вам, но ее отец — большой человек в правительстве. В этом году предстоят весьма важные выборы — довольно щекотливая ситуация для его карьеры. Беднягу надо оберегать как от семейных неурядиц, так и от любого намека на скандал, который сыграл бы на руку его противникам. Политическую жизнь на Филиппинах на девяносто процентов определяют скандалы, мистер Монсон. До мистера Видаля уже дошли слухи, что его дочь ведет себя в Гонконге не вполне подобающим образом. Я приехал, чтобы увезти ее домой, прежде чем ее поведение даст новые поводы для сплетен. Если она больна, ей лучше всего быть дома, не так ли?
— Это вы должны решить вместе с ней. Я просто пришел передать вам ее просьбу.
— Но как мы можем что-то с ней решить, если она не хочет меня видеть? Послушайте, почему бы вам не отвезти меня туда, где она скрывается? Нам с ней необходимо поговорить.
— Боюсь, я не смогу сделать этого.
Карие глаза сузились.
— Но в конце концов, мистер Монсон, я ее муж.
— Она не в состоянии ни с кем разговаривать.
Мачо подался вперед:
— Неужели ей так плохо?
Воротник давил на горло, и Пепе прилагал огромные усилия, чтобы сидеть на стуле прямо и не дать глазам закрыться. В ярко освещенной комнате лицо собеседника казалось ему размытым, окруженным ореолом, а звуки нескончаемой музыки то усыпляли, то оглушали.
— Она просит, чтобы ее оставили в покое, — сказал он моргая.
— Но ведь это, видимо, серьезно. Может быть, ей действительно угрожает опасность.
— Сейчас уже поздно.
— Что?
— Я хочу сказать, сейчас уже ночь и слишком поздно — или, если хотите, слишком рано — что-то предпринимать. И, честно говоря, я так хочу спать, что вот-вот упаду со стула.
— Я вам сочувствую. Не думайте, что я не понимаю, чего вам это стоит — бегать по городу среди ночи, оставив без присмотра ваших бедных лошадей. Хотите немного выпить?
— Нет, спасибо. — Пепе с трудом поднялся. — Мне пора.
Мачо тоже поднялся:
— Я пойду с вами.
— Это вовсе необязательно, — заметил Пепе, отступая к двери.
— Я придерживаюсь иного мнения, — сказал Мачо и принялся завязывать галстук.
— Она не захочет разговаривать с вами, — сказал Пепе, отступая еще дальше.
— Я хочу знать почему, — упорствовал Мачо, надвигаясь на него.
Неожиданный гнев заставил Пепе остановиться и даже шагнуть вперед:
— Она говорит, вы сами знаете почему, — резко сказал он.
Улыбка застыла на красивом лице Мачо.
— Разве?
Они стояли лицом к лицу и со злостью смотрели друг другу в глаза. Уставший проигрыватель перешел на визг. Мачо не выдержал первым: он хмыкнул, опустил глаза и отошел к столу.