Коричневое небо потемнело, и по мере того, как дорога становилась круче и поднималась все выше, воздух, напоенный ароматом сосен, делался чище. Взглянув наверх, она снова увидела монастырь — ближе, чем раньше, но теперь не столь отчетливо; он медленно погружался во мрак, уже поглотивший город внизу, а «ягуар» несся быстрее и быстрее, бросая перед собой лучи света на дорожные знаки и рекламные щиты, на увитые зеленью стены, на кладбищенские ворота, за которыми из тьмы выплывали могильные камни, на ответвления дороги, прорезанные в теле скалы и ведшие к домам, полускрытым на вершине утеса.
Она вдруг почувствовала, что ей холодно, и задрожала; жемчужное ожерелье льдинками покалывало шею, ветер гнал пар ее дыхания обратно в лицо. Она сняла руку с руля, чтобы вытащить из сумочки носовой платок. Ее пальцы наткнулись на связку писем.
— Ты должен отвезти его назад, — услышала она голос матери.
Конни подошла к двери и притаилась за ней, вслушиваясь в каждое слово.
— Нет, Маноло, отвези его назад. Я не могу держать в доме это чудовище.
— Но надо же его куда-то пристроить.
— Почему бы не оставить его там, где он был?
— Я ведь уже сказал — армия занимает все наши административные здания.
— Ну и что? Ты мог бы запихнуть его куда-нибудь в угол, чтобы он никому не мешал.
— Нам приказали вывезти все наше имущество. А кроме того, мне жаль старикана. Нельзя же бросить историческую личность на произвол судьбы.
Конни отворила дверь и вошла в холл. Отец с матерью стояли у наружных дверей. На залитой солнцем веранде томились в ожидании два грузчика. Между ними на полу сидел Биликен — он, как всегда, счастливо улыбался, уши свешивались до плеч, круглый голый живот торчал вперед.
— А вот и Конни, — сказала мама. — Конни, хочешь, мы поставим его к тебе в комнату? Ты его очень любила, когда была маленькой.
Конни было уже одиннадцать лет, только что началась война.
— Его должны выкинуть, папа?
— Нет, детка. Его просто на время эвакуируют.
— Бедный Биликен!
— Мама не хочет держать его дома.
— Во всяком случае, не во время войны, — сказала мама. — У него такой вид, что добра от него не жди. Он принесет нам несчастье.
— Но почему? — удивился отец. — Он будет напоминать нам о счастливых временах, о молодости, о карнавалах.
— О балах, о конфетти, о праздничных шествиях, — улыбаясь, подхватила мама.
— Об ужинах в ресторане Рефихио, — добавил папа.
— И о завтраках в кафе Легаспи, — продолжала мама.
Они смотрели друг на друга и улыбались. Конни и Биликен тоже смотрели друг на друга через дверь и тоже улыбались — теперь они уже были примерно одного роста. Грузчики беспокойно переминались с ноги на ногу, ожидая приказаний. Позади них солнце заливало светом розы, асфальтированную дорожку и высокие железные ворота, у которых теперь стоял солдат в каске. За воротами клубилась пыль — мимо дома целый день катили коляски, телеги и грузовики, груженные мебелью: люди бежали из города.
— Ну, а тебе, Конни? — спросила мама. — О чем тебе напоминает Биликен?
— Бедный ребенок помнит только карнавалы в годы депрессии, — сказал папа.
— Однажды ты плакала из-за Биликена, помнишь?
— Помню, мама.
— Ты еще хотела взять его домой, помнишь?
— Да, мама.
— И вот он наконец здесь, в полном твоем распоряжении. Я велю отнести его в твою комнату. Хочешь, мы положим его к тебе в постель?
— Конча…
— Я же шучу, Маноло.
— Мне не нравится, как ты говоришь с ребенком.
— Она уже не ребенок, верно, Конни?
— Да, мама.
— И я не позволю ставить его в детскую.
— В таком случае, дорогой Маноло, поставь его, куда хочешь. Это твой дом.
— Скажи, почему ты его так ненавидишь?
— Ты про Биликена или про дом?
— Да наверное, и про то и про другое.
— Пожалуйста, не впадай в истерику. Сейчас и так полно истеричных людей. И вообще я не понимаю, из-за чего мы спорим. Я ведь уже сказала тебе, можешь поставить этого монстра, где хочешь.
— Я прикажу грузчикам бросить его в ближайшую мусорную кучу.
— Совсем как подкидыша! Бедный Биликен!