— А разве вы сами не считаете, что это было бы для людей лучше всего?
— О, они были правы, когда сжигали таких, как вы, в былые времена!
— Но за что? Я все еще не понимаю, какое преступление я совершила, что плохого я сделала.
— Тогда почему же вы чувствуете себя виноватой?
— О падре, вот этого я как раз и не могу объяснить!
— Ведьмы былых времен тоже не могли.
— Но ведь нельзя же сжечь человека только за то, что он выдумывает глупости, за то, что он хранит дурацкую игрушку?
— Они тоже начинали вполне невинно: глупая мелкая ложь, глупая маленькая кукла. Но потом ложь заменяет истину, у куклы вырастают когти и она становится властелином. Ваш Биликен подчинил вас себе.
— Но ведь я бросила его, падре! Я отвергла его!
— И он уже начал использовать вас в своих целях.
— Если бы я поступала неправильно, я бы знала об этом!
— Но вы не знаете. И они не знали. Напротив, они думали, что они благородны и добры; они просто хотели освободить человечество от страданий. Люди никогда не могли быть хорошими и лишь мучили себя, пытаясь стать таковыми. Лишь страдание рождалось из попыток навести в этом мире порядок. И отсюда вывод: к чему столько усилий, расслабьтесь, пусть все остановится! Они тоже верили, что так будет лучше для людей, они искренне считали, что ими движет любовь к человечеству, и не знали, что стали слугами дьявола, а когда узнали, было уже поздно. О нет, это начинается не с полетов на помеле и не с шабашей на горе. Это начинается с отвращения, это начинается с жалости, это начинается с глупой лжи и глупой куклы, как в вашем случае.
— Нет, падре, нет!
— А затем это превращается во все растущее чувство вины, во все растущее раздражение.
— Пожалуйста, прекратите!
— А кончается полным подчинением дьяволу.
— Если вы думаете, что вам удалось запугать меня…
— Берегитесь, дитя мое, берегитесь. Ваш Биликен подчинил вас себе.
— Нет, я не кончу на костре, я не дойду до шабашей!
— Исповедайтесь, дитя мое! Исповедайтесь и обретите свободу!
— Нет, мне пора идти.
И она встанет, набросит на себя меха, возьмет сумочку и, повернувшись, чтобы бежать, увидит, что странный монах обошел вокруг стола и стоит рядом, загораживая ей дорогу.
— Итак, вы отказываетесь признать свой грех?
— Я отказываюсь признать это грехом.
— И все же вы утверждаете, что сами не знали, что творили.
— Я делала это потому, что я несчастна.
— Но скоро вы будете делать это с удовольствием, дитя мое, и очень охотно.
— Что именно?
— Продолжать обманывать своими выдумками, сеять страх и смущение, подрывать нашу веру в этот мир…
— В таком случае права я, а не мир.
— И вы считаете себя вправе утверждать, что у вас два пупка?
— Я вправе пугать вас, подрывать вашу убогую веру, вашу мнимую самоуверенность, я вправе с помощью моей лжи открыть вам глаза на всю вашу ложь!
— Сейчас в вас говорит Биликен.
— И он прав, он настоящий, он добрый!
— Мы называем его другим именем.
— Позвольте мне уйти!
— Берегитесь, дитя мое. Вы в большой опасности.
— Нет!
— Вы уже одержимы им.
— Нет! Нет!
— Покайтесь, дитя мое, покайтесь!
Его глаза жгли ее, они надвигались на нее, словно оторвавшись от его лица, неотвратимо приближались, становились все больше и ярче, постепенно преображаясь в две огромные луны, топившие ее в слепящем свете, и требовали: «Покайся! Покайся! Покайся!»
— Нет, нет и нет! — воскликнула она и увидела, как глаза превращаются в два фонаря на столбе возле развилки, откуда одна дорога кругами поднималась на вершину скалы, а другая — шла к подножию утеса. Прямо перед ней высилась вершина утеса — монастырь теперь не был виден — и стоял столб с двумя фонарями. Табличка на скале гласила: «Утес Святого Креста». Справа она увидела темную пасть узкого каньона — оттуда ей в лицо дышал холодный ветер.
— Нет, нет и нет! — воскликнула она еще раз и судорожно вцепилась в руль.
«Ягуар» взревел, рванулся вперед, проскочил мимо столба, помчался наверх по голой дороге, вившейся вокруг скалы, к чуть светлевшему небу, к сиянию, видневшемуся за последним поворотом.
Ужас переполнял все ее существо, машина обогнула вершину скалы, и она отчетливо ощутила соленый запах моря, пространство с ревом уносилось назад, словно сдуваемое ветром, навстречу несся шум прибоя; отдаленный свет приближался, и она почувствовала его на своем лице, когда вырвалась из темноты, и дорога, до этого стеной стоявшая между ней и светом, вдруг исчезла, словно растворилась в сиянии, в величии откровения; и вот он, источник света — полная луна, огромная и чистая, висевшая прямо за краем скалы и ждавшая ее, заняв всю ширину дороги; она все неслась, ослепленная, завороженная и загипнотизированная этим светом, в самый центр диска, в блистающий холодный покой, уже заполнивший ее настолько, что она еле слышала рев моря и лишь смутно догадывалась, что в долинах внизу началось движение, что ночь проснулась, мир ожил и приветствует жизнь: до нее долетали снизу веселый гомон, свистки, взрывы фейерверка, звуки гонга, невнятный гул человеческих голосов — хор обитателей того мира, что там, далеко внизу, тоже был очарован и загипнотизирован холодным светом и салютовал взошедшей луне шумом и огнями, запускал в небо столько пламенных, искрящихся радуг, что ей почудилось, будто земля занялась пожаром; она видела, как всплески пламени раскалывают темноту, и продолжала нестись к обрыву, к огромной полной луне, которая, казалось, висела уже прямо перед ее лицом, но тем не менее по-прежнему придвигалась все ближе и ближе — ее сотряс удар, толчок бросил ее вперед, машина перескочила через бордюр, и она ощутила чудесное состояние невесомости, потому что теперь неслась по воздуху, готовая вонзиться в луну; она уже вся была в ее свете, и сияющая кривизна была совсем рядом; ее окружало холодное сияние, и она вытянула руки, чтобы коснуться его, но почувствовала, что проваливается, почувствовала, что «ягуар» летит вниз, и увидела мчавшуюся навстречу черную воду моря; машина со скрежетом ударилась о камни и опять подпрыгнула, подняв ее наверх и снова предлагая ее в дар луне, — и тут раздался взрыв, вспыхнуло жаркое пламя, яркий свет и огонь разлились кругом, огонь охватил ее; в одежде, сотканной из огня, в огненном венце, окруженная огненным ореолом, она поднялась на крыльях огня, на колеснице огня и, преображенная, понеслась ввысь; она была приветствующей полную луну ракетой, россыпью фейерверка, шутихами, с веселым треском взрывавшимися в воздухе: она была огнем, благословенным огнем, очищающим первоэлементом, элементом света; она ярко пылала, радостно пылала между луною и морем.